Обо всем понемногу. (часть 3)

Всеобщая эйфория, охватившая всю Россию, была настолько заразительной, что некоторые представители духовенства стремились, не только митинговать и мечтать о будущем государственно-церковном устроении жизни, но и непосредственно принимать участие в революционных событиях. Весьма поучителен в этом смысле пример священника Филиппа Михайлова – настоятеля Успенской церкви села Красный Яр, Мариинского уезда, Томской епархии. 8 марта 1917 года он не просто явился устроителем митинга, но и способствовал изгнанию представителей прежней власти: волостного писаря и полицейского пристава. Сам отец Филипп писал, что он «счастлив сообщить об этом и желает, чтобы духовенство, для водворения мира и спокойствия, и в других селах взяло дело объявления о новом правлении в свои руки». Но отец Филипп жестоко ошибся в своем радостном принятии революции. Через два года, в мае 1919, он, вместе со служившим с ним псаломщиком – Василием Венедиктовичем Скворцовым, был расстрелян красными партизанами.

Время между февральской и октябрьскими революциями — это время искания Церковью своего пути и места в новой России. Вот почему по всей стране стали созываться епархиальные съезды духовенства и мирян. Прошли такие собрания и в Сибири. На съездах и предстоящем Поместном соборе предполагалось реорганизовать высшее церковное управление, внести изменения в устройство приходов и епархиальных учреждений. 30 апреля 1917 года протоиерей Николай Никольский получил циркулярное распоряжение Томской духовной консистории о необходимости предоставления с мест всех постановлений, предложений и проектов по церковно-приходской реформе, выдвинутых в благочинии градо-Новониколаевских церквей. 14 мая во всех приходах Новониколаевска состоялись общие собрания для избрания представителей в приходские комитеты и делегатов на окружной и епархиальный съезды.

20 июня 1917 года Временное правительство очевидно демонстрирует свой антицерковный курс. Оно принимает постановление об объединении всех учебных заведений, включая церковные школы (их было около 37 000 по всей России), в ведомстве Министерства народного просвещения. Этим постановлением, которое ни в коей мере не затрагивало положения конфессиональных школ других вероисповеданий, Временное правительство проявило особое недоверие к православию, отчуждение от веры большинства граждан России. Правительство нарушило волю тысяч благотворителей, жертвовавших на нужды церковной школы. Протесты Синода не смогли предотвратить принятие этого законодательного акта.

14 июля Временным правительством был опубликован Закон о свободе совести, провозглашавший свободу религиозного самоопределения для каждого гражданина по достижении 14-летнего возраста, т. е. со времени обучения в старших классах школы. Министерство просвещения торопилось использовать это положение для низведения Закона Божия на уровень факультативного предмета или полного устранения его из школьных программ.

Перевод церковно-приходских школ в ведение Министерства народного просвещения для Новониколаевского благочиния, может быть, и не имел существенного значения, так как в 12 приходах благочиния в 1916 году (в это время в состав градо-Новониколаевского благочиния, кроме городских, входило и несколько близлежащих сельских приходов) было всего 37 школ, из них церковно-приходских только 5. Но большая часть школ в Томской епархии были именно школами церковными (на конец 1916 года их насчитывалось 1129), поэтому решение Временного правительства было встречено в сельских приходах епархии неодобрительно.

Следующим крупным контингентом стали русские военнопленные, которые должны были построить KGL [= Kriegsgefangenenlager] Биркенау. Они пришли из подведомственного вермахту лагеря для военнопленных Ламсдорф 0/S совершенно обессиленными. Туда они пришли пешим маршем. По дороге их не обеспечивали продовольствием, во время остановок их просто отводили на окрестные поля и там они "жрали", как скот, всё, что только можно было есть. Вероятно, в лагере Ламсдорф должно было содержаться около 200.000 русс. военнопленных. Там они большей частью ютились в землянках, которые сами строили. Продовольствие для них было совершенно недостаточным, а также нерегулярным. Они сами готовили себе пищу в ямах. Свою еду большинство из них "пожирало" - словом "ели" я это назвать не могу - совершенно сырой. Вермахт не был готов к массам военнопленных в 1941 году. Аппарат службы по делам военнопленных был слишком неподвижен, чтобы сориентироваться достаточно быстро.
___Впрочем, после краха в мае 1945 с немецкими военнопленными обстояло не иначе. К их массовому поступлению союзники оказались не готовы. Они просто согнали их на подходящие участки местности, слегка обмотали их колючей проволокой, а затем предоставили самим себе. Случилось с ними то же самое, что и с русскими.
___С этими едва державшимися на ногах пленными я теперь должен был строить KGL Биркенау. Согласно распоряжению РФСС, привлекаться к этому должны были лишь особенно сильные, полностью трудоспособные военнопленные русские. Сопровождавшие их офицеры конвоя сказали, что это были лучшие из того, чем располагали в Ламсдорфе. Они бы охотно поработали, но от изнеможения не были ни к чему способны. Ещё я точно знаю, что когда они ещё размещались в шталаге 91, мы давали им дополнительное питание. Но без успеха. Их истощённые тела больше не могли ничего усвоить. Их организмы не могли функционировать. Они вымирали как мухи от общей астении, или от самых лёгких заболеваний, которым тело больше не могло сопротивляться. Я видел, как они массами умирали, пытаясь глотать свёклу, картофель. Некоторое время я водил около 5.000 русских к месту, где разгружали поезда с брюквой. Вдоль полотна железной дороги уже не было места, там лежали горы брюквы. Но сделать с ней ничего было нельзя. Русские просто физически уже не были к этому способны. Они равнодушно и бессмысленно топтались там или забивались в какие-нибудь укромные места, чтобы съесть найденную еду, извергнуть её из себя или тихо умереть. Совсем плохо стало во время оттепели зимой 41/42. Они лучше переносили холод, чем сырость, невозможность просохнуть, да ещё в недостроенных, кое-как стоявших каменных бараках Биркенау. Из-за этого показатели смертности постоянно росли. Даже тех заключённых, которые прежде сохраняли какую-то способность к сопротивлению, с каждым днем становилось всё меньше. Уже не помогало и дополнительное питание. Едва они что-то съедали, их рвало, они уже не могли насытиться.
___Однажды я был свидетелем того, как колонна из нескольких сотен русских, которую вели по пути между Освенцимом и Биркенау, внезапно перешла с дороги на лежавшее возле него картофельное поле, причём сделали это все сразу, так что конвой был застигнут врасплох, а частично и раздавлен бежавшими, и никто не знал, что в этой ситуации делать. К счастью, в это время я как раз подъехал, чтобы восстановить порядок. Русские рылись в буртах и оттащить их было невозможно. Некоторые умирали тут же на месте, с картофелем в руках и во рту. Они не обращали друг на друга внимания, инстинкт самосохранения подавил в них всё человеческое. В Биркенау нередки были случаи каннибализма. Я сам нашёл одного русского, лежавшего между кучами кирпича. Его живот был вспорот тупым предметом, и у него отсутствовала печень. Из-за еды они убивали друг друга. Однажды я ехал верхом и вдруг увидел, как один русский кирпичом ударил по голове другого, чтобы отнять у него хлеб, который тот жевал, сидя на корточках за грудой камня. Когда я подъехал к этому месту через вход, - ведь я скакал вдоль проволочного ограждения снаружи лагеря, - тот, который сидел за кучей камня, уже лежал с пробитым черепом и был мёртв. Выявить преступника в массе сновавших тут же русских уже не удалось. При разбивке первого строительного участка, когда рыли траншеи, много раз находили трупы русских, убитых другими, частично съеденные и спрятанные в разных щелях. Так нам стало понятно загадочное исчезновение многих русских. Из окон своей квартиры я видел, как один русский нёс свой котелок за здание комендатуры и при этом усердно выскребал его. Вдруг из-за угла выскочил другой и набросился на него. Он выбил котелок из его рук, толкнул его на проволоку, находившуюся под напряжением, и скрылся. Часовой на вышке тоже это видел, но выстрелить в бегущего не успел. Я тут же позвонил дежурному офицеру, велел выключить ток, а сам тоже пошел в лагерь, чтобы найти преступника. Упавший на проволоку был мёртв. Найти другого уже не удалось.
___Это были уже не люди. Они стали животными, рыскающими в поисках корма. Из более чем 10.000 русских военнопленных, доставленных в качестве главной рабочей силы для строительства лагеря для военнопленных Биркенау, к лету 42 остались в живых какие-то сотни. Этот остаток состоял из отборных экземпляров. Они отлично работали и использовались в качестве летучей рабочей команды повсюду, где что-то надо было построить быстро. Но я так никогда и не избавился от впечатления, что эти выжившие устояли за счёт своих солагерников, потому что они были свирепыми, бессовестными, имели "крепкие шкуры".
вскользь упомянул, какое влияние имеет лагерный актив 87 на своих солагерников. В концлагере оно особенно сильно. В необозримо громадных массах заключенных Освенцима-Биркенау это влияние было фактором решающего значения. Казалось бы, общая участь, общие страдания должны привести к нерушимому братству, к твёрдой как скала солидарности. Глубокое заблуждение! Нигде голый эгоизм не проявляется так резко и постоянно, как в заключении. И чем суровее там жизнь, тем сильнее эгоизм. Таков инстинкт самосохранения.
___Даже натуры, в обычной жизни добрые и готовые прийти на помощь, за решёткой способны безжалостно тиранить своих товарищей по несчастью, если это может облегчить их собственную жизнь. Но насколько же более жестоки люди, эгоистичные изначально, холодные, порой с преступными наклонностями, в тех случаях, когда появляется возможность хотя бы малейших преимуществ. Заключённые, ещё не оглушённые жестокостью лагерной жизни, в целом страдают от психического воздействия гораздо больше, чем от самого жёсткого физического воздействия. Даже самый низкий произвол, самое плохое обращение со стороны охраны не действует на их психику так сильно, как поведение солагерников. Уже само по себе беспомощное наблюдение того, как подобные члены лагерного актива истязают солагерников, потрясает психику заключённых. Горе тому заключённому, который восстанет против этого, заступится за истязуемого! Террор внутреннего насилия слишком силен, чтобы на это решился хоть кто-то. А почему лагерный актив, функциональные заключённые обращаются так со своими товарищами по несчастью? Потому что они хотят казаться дельными ребятами, хотят представить себя в выгодном свете своим единомышленникам - охране и надзирателям. Потому что они тем самым могут получить льготы, облегчающие их собственное существование. Но это всегда достигается за счёт солагерников. А возможность вести себя так, действовать таким образом им даёт охранник, надзиратель, который либо равнодушно наблюдает за их поведением и не пресекает их деятельность из соображений собственного комфорта, либо даже одобряет их поступки из низких побуждений, а иногда из сатанинского злорадства даже поощряет заключённых к взаимной травле. Но и среди самого лагерного актива есть низкие твари, одержимые грубостью, подлостью и преступными наклонностями, которые истязают солагерников психически и физически, которые затравливают их порой до смерти, и которые делают это из чистого садизма. Даже моё нынешнее заключение, мой маленький кругозор предоставил и будет предоставлять достаточно поводов для того, чтобы увидеть описанное выше в меньшем масштабе и повторить всё сказанное выше. Нигде "Адам" не раскрывается настолько полно, как в заключении. Там с него спадает всё напускное, всё заимствованное, всё ему не свойственное. Отказаться от всяческих подражаний, прекратить игры в прятки его заставляет продолжительность заключения. Человек оказывается голым, таким, каков он есть: хорошим или плохим.