Как и все, что я пишу, посвящается модераторам и другим вахтерам.
Искусство писателя состоит, главным образом, в том, чтоб растянуть страниц на шесть события, о которых можно сказать в двух словах. "В школе мне нравилась одна девочка, но она предпочла другого мальчика. Я попереживал, потом плюнул, а сейчас не очень и помню" - так расскажет о случае из своего детства обычный человек. Писатель сплетет из этого целую балладу о неразделенной первой любви, а недостающие, как всякому нормальному человеку, воспоминания, заменит нелепыми фантазиями и выросшими на детских обидах мечтами, густо приправив все слюнями стареющего меланхолика и намеками на тот беспредметный морализм, что люди постарше и поглупей зовут "жизненным опытом".
Нет, писателем мне не быть, а перечисление скудных фактов биографии могло бы заинтересовать разве специалиста по творчеству душевнобольных - хотя вокруг все больше примеров так называемого "вторичного текста", когда человек, чье общение с природой сводится к ежедневному посещению унитаза, вдруг садится и пишет книгу о тропическом сафари, а алкоголик-журналист, редко выходящий из пределов арендованной для него редакцией комнаты, регулярно отчитывается о проходящих в другой стране гастролях местного театра.
Истинному эстету-читателю, а это куда больше, чем писатель-эгоист, природа воспринимаемого текста не столь и важна, лишь бы рожденные кем-то в тоскливой ночи созвучия размахом крыл своих не приходили в диссонанс с маятником собственной скуки. "Рейды между объектами" (И. Бродский) здесь важнее всего - гротеск, синкретизм, смешение эпох и стилей, в общем, идеал современного невежды, знающего обо всем понемногу и оттого неизбежно эстетствующего. Такому человеку крайне остроумным кажется смешение в одном тексте Чапаева с метафизикой, а копрофагии с идеями панмонголизма. О культуре, суть которой в умеренности, речи здесь не идет вообще, а так называемая "духовная жизнь", у обычных людей проходящая как борьба с конкретными соблазнами во имя абстрактных идеалов, у нашего эстета заменена самозабвенной одержимостью, захлебывающейся от желания еще что-нибудь разрушить.
При сохранении этого общего чувства, следует четко различать в истории модернизма три этапа. Первое поколение эстетов, еще страшно далекое от "свободы" и ограниченное зловредными рамками элементарных общественных приличий, шалело от грандиозности стоящих перед ним задач разрушения - всюду громоздились колоссы христианской цивилизации, в отношениях между людьми то и дело проскальзывали сострадание или порядочность, и "цветы зла" лишь робко всходили на почве, унавоженной пионерами-"сверхчеловеками". Но реальность культуры оказалась не многим прочней радужного мыльного пузыря, мир рухнул, дьявол пировал на своей Лысой горе, а на смену психам уже спешили жулики - теперь это называлось "постмодернизм".
Здесь уже просто зарабатывали баксы на мазне и какофонии, набивали брюхо и баловались "измененными состояниями сознания", хотя предмет изменения у экспериментаторов обычно начисто отсутствовал. Публике лет через 50 это надоело, где-то балаганных шутов, демонстрирующих все тех же уродов, стали гнать, где-то уменьшилась посещаемость балаганов, и тут-то выскочило свежее.
На раздачу подоспели новенькие - а "пирога-то, наверно, и нет" (Малыш Карлсону). Эти уже выросли на "выставках современной живописи" и телебезобразиях, а "свою культурную роль" прямо понимали как пресс-конференции плюс личный остров в тропиках. И основная мысль современного беснования - тоска по невозможности что-либо разрушить. Хоть вводи обязательное богословие в закрытых колледжах. Нет чистых душ, а в те, что остались, и плевать противно. Бесы без работы, соблазнять некого - все допрежь соблазна лезут с пакостями, да еще гордятся ими публично друг перед другом. Куда плывем? Равновесие нарушено почище, чем в чердаке у Гамлета, того и гляди, твердь земная в преисподнюю провалится ко всем чертям - а им того надо?
Вот и стали черти людей добродетели учить. "Злое добро" выдумали, долг заново изобрели, обрядность подлатали - только люди ни в какую. Инерция большая. Ведь это ж придется города распустить или "парламенты" разогнать, а там и до секса втроем доберутся? А у современного человека, кроме "секса втроем", ничего и нет.
И не с того чертям начинать следовало. По крайней мере, так утверждало левое их крыло, то, что за ад сбывшихся желаний. Поясню - эти думали человека так ублажить и закормить, чтоб дерьмо из ушей полезло и не смог он больше в роли желудочного придатка обретаться, к чему-то выше потянулся, к туалетной бумаге, например. Откололи десятка два стран, испытали - еще хуже результаты. Дерьмо из них лезет, а они по-новой его жрут и нахваливают, счастье "в самом процессе" находя. Действительно, какие вопросы, когда и стол и дом?
Тупик. Собрали Большой Чертов Конгресс, судили-рядили, ни к чему не пришли. "Космическое сознание" однобоко молодежи прививается, пассивная некрофилия какая-то получается, с элементами покорности судьбе в лице мудрых зеленых карликов и решением жизненных вопросов путем бросания монеток или вспарывания животов кошкам. А для греха, как минимум, поступок нужен, да еще способность осознать этот поступок как грех. Экология, как свежая идея "левых", тоже не проканала - здесь вообще моторика начисто психику заменила. Ну, поплавали в рваных джинсах вокруг старенького танкера, попели, устроили свальный грех и ни малейшего понятия как без этого самого танкера обойтись и из чего потом джинсы делать.
Обратно тупик. Землицу пахать никто, кроме Солженицына, не хочет, да и тот норовит на неграх. И пришли бесы к выводу, что все дело в личности и личной ответственности, без коих нет ни греха, ни осознания и без коих всей их чертовой деятельности скоро крышка, точнее, нашей, и их заодно. Небесам что - они самодостаточны. Там, кроме личностей, ничего нет, и последняя инфузория в ус не дует в беспредельности и вне времени.
Но где рождается личность, там немедля просыпается христианство. И личность, в общем, тоже была всего одна, коль скоро суть ее - в победе над временем-смертью. Это бесы, в отличие от "Марата Гельмана", усвоили крепко, и Тертуллиана, тоже в отличие от него, читали тщательно.
Что страшней - угроза нового появления христиан или крах всей многовековой системы сдержек и противовесов, позволявшей злу не только выживать, но и постепенно расширять свою территорию, пока оно не пришло к нынешнему состоянию переуплотненности? Применили бесы свой излюбленный диалектический метод и решили, что меньшее из зол - самим себе нанести некоторый ущерб, отдать часть завоеванного, чтобы переварить остальное.
Но как отдашь то, что брать не хотят? Готовые деревни для них открыли, с копеечным молоком, бесплатными рассветами и брошенными домами - только пить туда ездят, даже Солженицына не слушают. И понятно стало, что неоткуда личностей взять, кроме как из своей среды. Избрали лучших, более всего вобравших особенностей и капризов от некогда искушаемых, поставили их на правИло с молитвою, причащать пробовали, самых продвинутых - в священники, исповедь у остальных принимать. И пошли бесы в пУстынь с песнями и молитвой, молиться за род человеческий...
Что вышло из этого? Ничего пока не вышло, о том и рассказик был...
...
Сижу я в бане с женой знакомого рядом, а она меня спрашивает: "почему Христа распяли один раз, а поп говорил, что его каждый год по-новой распинают? Он" - говорит - "мне на этот вопрос так и не смог понятно ответить". "А я" - говорю - "легко смогу ответить. Потому что вы продолжаете грешить. Только поэтому."
Искусство писателя состоит, главным образом, в том, чтоб растянуть страниц на шесть события, о которых можно сказать в двух словах. "В школе мне нравилась одна девочка, но она предпочла другого мальчика. Я попереживал, потом плюнул, а сейчас не очень и помню" - так расскажет о случае из своего детства обычный человек. Писатель сплетет из этого целую балладу о неразделенной первой любви, а недостающие, как всякому нормальному человеку, воспоминания, заменит нелепыми фантазиями и выросшими на детских обидах мечтами, густо приправив все слюнями стареющего меланхолика и намеками на тот беспредметный морализм, что люди постарше и поглупей зовут "жизненным опытом".
Нет, писателем мне не быть, а перечисление скудных фактов биографии могло бы заинтересовать разве специалиста по творчеству душевнобольных - хотя вокруг все больше примеров так называемого "вторичного текста", когда человек, чье общение с природой сводится к ежедневному посещению унитаза, вдруг садится и пишет книгу о тропическом сафари, а алкоголик-журналист, редко выходящий из пределов арендованной для него редакцией комнаты, регулярно отчитывается о проходящих в другой стране гастролях местного театра.
Истинному эстету-читателю, а это куда больше, чем писатель-эгоист, природа воспринимаемого текста не столь и важна, лишь бы рожденные кем-то в тоскливой ночи созвучия размахом крыл своих не приходили в диссонанс с маятником собственной скуки. "Рейды между объектами" (И. Бродский) здесь важнее всего - гротеск, синкретизм, смешение эпох и стилей, в общем, идеал современного невежды, знающего обо всем понемногу и оттого неизбежно эстетствующего. Такому человеку крайне остроумным кажется смешение в одном тексте Чапаева с метафизикой, а копрофагии с идеями панмонголизма. О культуре, суть которой в умеренности, речи здесь не идет вообще, а так называемая "духовная жизнь", у обычных людей проходящая как борьба с конкретными соблазнами во имя абстрактных идеалов, у нашего эстета заменена самозабвенной одержимостью, захлебывающейся от желания еще что-нибудь разрушить.
При сохранении этого общего чувства, следует четко различать в истории модернизма три этапа. Первое поколение эстетов, еще страшно далекое от "свободы" и ограниченное зловредными рамками элементарных общественных приличий, шалело от грандиозности стоящих перед ним задач разрушения - всюду громоздились колоссы христианской цивилизации, в отношениях между людьми то и дело проскальзывали сострадание или порядочность, и "цветы зла" лишь робко всходили на почве, унавоженной пионерами-"сверхчеловеками". Но реальность культуры оказалась не многим прочней радужного мыльного пузыря, мир рухнул, дьявол пировал на своей Лысой горе, а на смену психам уже спешили жулики - теперь это называлось "постмодернизм".
Здесь уже просто зарабатывали баксы на мазне и какофонии, набивали брюхо и баловались "измененными состояниями сознания", хотя предмет изменения у экспериментаторов обычно начисто отсутствовал. Публике лет через 50 это надоело, где-то балаганных шутов, демонстрирующих все тех же уродов, стали гнать, где-то уменьшилась посещаемость балаганов, и тут-то выскочило свежее.
На раздачу подоспели новенькие - а "пирога-то, наверно, и нет" (Малыш Карлсону). Эти уже выросли на "выставках современной живописи" и телебезобразиях, а "свою культурную роль" прямо понимали как пресс-конференции плюс личный остров в тропиках. И основная мысль современного беснования - тоска по невозможности что-либо разрушить. Хоть вводи обязательное богословие в закрытых колледжах. Нет чистых душ, а в те, что остались, и плевать противно. Бесы без работы, соблазнять некого - все допрежь соблазна лезут с пакостями, да еще гордятся ими публично друг перед другом. Куда плывем? Равновесие нарушено почище, чем в чердаке у Гамлета, того и гляди, твердь земная в преисподнюю провалится ко всем чертям - а им того надо?
Вот и стали черти людей добродетели учить. "Злое добро" выдумали, долг заново изобрели, обрядность подлатали - только люди ни в какую. Инерция большая. Ведь это ж придется города распустить или "парламенты" разогнать, а там и до секса втроем доберутся? А у современного человека, кроме "секса втроем", ничего и нет.
И не с того чертям начинать следовало. По крайней мере, так утверждало левое их крыло, то, что за ад сбывшихся желаний. Поясню - эти думали человека так ублажить и закормить, чтоб дерьмо из ушей полезло и не смог он больше в роли желудочного придатка обретаться, к чему-то выше потянулся, к туалетной бумаге, например. Откололи десятка два стран, испытали - еще хуже результаты. Дерьмо из них лезет, а они по-новой его жрут и нахваливают, счастье "в самом процессе" находя. Действительно, какие вопросы, когда и стол и дом?
Тупик. Собрали Большой Чертов Конгресс, судили-рядили, ни к чему не пришли. "Космическое сознание" однобоко молодежи прививается, пассивная некрофилия какая-то получается, с элементами покорности судьбе в лице мудрых зеленых карликов и решением жизненных вопросов путем бросания монеток или вспарывания животов кошкам. А для греха, как минимум, поступок нужен, да еще способность осознать этот поступок как грех. Экология, как свежая идея "левых", тоже не проканала - здесь вообще моторика начисто психику заменила. Ну, поплавали в рваных джинсах вокруг старенького танкера, попели, устроили свальный грех и ни малейшего понятия как без этого самого танкера обойтись и из чего потом джинсы делать.
Обратно тупик. Землицу пахать никто, кроме Солженицына, не хочет, да и тот норовит на неграх. И пришли бесы к выводу, что все дело в личности и личной ответственности, без коих нет ни греха, ни осознания и без коих всей их чертовой деятельности скоро крышка, точнее, нашей, и их заодно. Небесам что - они самодостаточны. Там, кроме личностей, ничего нет, и последняя инфузория в ус не дует в беспредельности и вне времени.
Но где рождается личность, там немедля просыпается христианство. И личность, в общем, тоже была всего одна, коль скоро суть ее - в победе над временем-смертью. Это бесы, в отличие от "Марата Гельмана", усвоили крепко, и Тертуллиана, тоже в отличие от него, читали тщательно.
Что страшней - угроза нового появления христиан или крах всей многовековой системы сдержек и противовесов, позволявшей злу не только выживать, но и постепенно расширять свою территорию, пока оно не пришло к нынешнему состоянию переуплотненности? Применили бесы свой излюбленный диалектический метод и решили, что меньшее из зол - самим себе нанести некоторый ущерб, отдать часть завоеванного, чтобы переварить остальное.
Но как отдашь то, что брать не хотят? Готовые деревни для них открыли, с копеечным молоком, бесплатными рассветами и брошенными домами - только пить туда ездят, даже Солженицына не слушают. И понятно стало, что неоткуда личностей взять, кроме как из своей среды. Избрали лучших, более всего вобравших особенностей и капризов от некогда искушаемых, поставили их на правИло с молитвою, причащать пробовали, самых продвинутых - в священники, исповедь у остальных принимать. И пошли бесы в пУстынь с песнями и молитвой, молиться за род человеческий...
Что вышло из этого? Ничего пока не вышло, о том и рассказик был...
...
Сижу я в бане с женой знакомого рядом, а она меня спрашивает: "почему Христа распяли один раз, а поп говорил, что его каждый год по-новой распинают? Он" - говорит - "мне на этот вопрос так и не смог понятно ответить". "А я" - говорю - "легко смогу ответить. Потому что вы продолжаете грешить. Только поэтому."
Осторожно, злой кот!
