Ответ на сообщение Re: Женщина: знак, символ, образ. пользователя АлександрЛ
Фрагмент 3 (стр.25-26):
"Обращение к князю — „господин" — впервые стало употребляться
на северо-востоке—там, где складывалась новая сильная княжеская
власть, начиная с середины 70-х годов XII в. (т. е. за 10 лет до напи
сания „Слова").
(...) В политической жизни в отношении князя термин „господин" впервые
встречается в речах жителей владимиро-суздальских городов, обращенных
к владимирскому князю. Так называют Михаила Юрьевича суздальцы
и ростовцы (горожане) в 1176 и 1177 гг. (см. Никоновскую летопись);
так называют Всеволода Юрьевича владимирцы (горожане) в 1177 г.
(там же); так называют его же под тем же 1177 г. ростовцы (горожане)
(там же) и т. д. В 1180 г., повидимому, впервые, этот термин пере
ходит в уста князей-вассалов, в их обращения к своему главе и опять-
таки во Владимиро-Суздальском княжестве. Так назвали Всеволода
Юрьевича Владимиро-Суздальского, своего феодального главу, рязан
ские князья Всеволод и Владимир Глебовичи: „Ты господин , ты
отец, — говорили через послов Всеволоду рязанские князья, — брат
ваю старейший Роман уимает волости у наю, слушая тестя своего
Святослава, а к тобе крест целовал и переступил" (Ипатьевская лето
пись). Повидимому, новые отношения безусловного подчинения, сло
жившиеся на северо-востоке между Владимиро-Суздальским князем
и подручными ему рязанскими князьями, потребовали для своего
определения и нового термина, в котором уже было отметено всякое
„родственное смягчение" политических понятий, столь характерное для
старой феодальной терминологии — „отец", „сын", „брат". Поэтому-то
слово „господин" и стало употребляться вместо слова „отец" или
рядом с ним.
Этот новый политический термин — „господин" (вм. „отец"), отра
зивший на северо-востоке рост власти феодального главы над стоящими
ниже его по лестнице феодального подчинения князьями, начинает
употребляться не только одними рязанскими князьями по отношению
к Всеволоду Юрьевичу, но и в другом центре борьбы за сильную
княжескую власть — в Галичине. Всего десять лет спустя, в 1190 г.,
сын Ярослава Осмомысла — Владимир Галицкий в своей просьбе ко
Всеволоду Суздальскому прибег к аналогичному обращению: „Отце
господине! Удержи Галич подо мной, а яз божий и твой есмь со всим
Галичем, а в твоей воле есмь всегда" (Ипатьевская летопись). Энергия
этого нового политического термина поддержана в этой просьбе необыч
ною степенью покорности, на которую соглашается Владимир: „яз
божий и твой".
Употребление слова „господин" по отношению к князю имеет совер
шенно точную хронологию. Оно употребляется с 70-х годов XII в.
и в течение XIII в. (оно обычно для „Моления" Даниила Заточника).
Впоследствии, в XIV—XV вв., оно вытеснится словом „государь".
Князю станут говорить „государь", а не „господин".
Итак, перед нами новая политическая терминология, выросшая
первоначально в демократической среде. Нет сомнения в том, что
прогрессивным было именно это новое представление о власти фео
дального главы как „господина", возникшее на северо-восточной
социально-экономической почве, а не старое. Именно этим новым
представлениям предстояло перерасти в дальнейшем в идею сильной
и единой власти государя „всея Руси", подлинной носительницей кото
рой стала впоследствии Москва. Этой идее сильной княжеской власти
предстояло в дальнейшем скрепить идею единства Русской земли
новыми политическими отношениями.
Сам автор „Слова о полку Игореве" отчетливо придерживается
новой точки зрения на власть феодального главы, — той точки зрения,
которая была прежде всего характерна для поддерживавших сильную
княжескую власть горожан. Он называет „господами", этим новым
политическим термином, начавшим входить в политический язык
XII в., — Рюрика и Давида Ростиславичей и Ярослава Осмомысла
Галицкого: „Вступита, господина , въ злата стремень за обиду сего
времени...". „Стрѣляй, господине , Кончака, поганого кощея...".
В этом употреблении термина „господин" (в отношении князя) можно
видеть след народного политического мышления.
К о м м е н т а р и й. Принимать все данные как Ипатьевской летописи, так и Никоновской, за чистую монету - это по крайней мере проявлять историческое равнодушие. Ипатьевская и Никоновская летописи являются прежде всего сравнительно поздними текстами (XV и XVI вв.) с крайне идеологическим содержанием, и там есть очень много понятий из позднейшего времени. И политический термин "господин" скорее всего родом не из XII века.
Все тексты "Моления Даниила Заточника" - это рукописи не ранее XV в. И следы редакторской правки здесь о себе заявляют не двусмысленно.
П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова ..." (СПб., 1995 г., т.3, стр.172-173):
ЛИХАЧЕВ Дмитрий Сергеевич (род. 15(28).XI.1906, Петербург). Ок. отд-ние языкознания и лит-ры ЛГУ (1928). В 1928—32 был репрессирован, в 1932—38 работал в изд-ве. С 1938 по наст. время сотрудник ИРЛИ АН СССР (ныне — РАН). С 1954 — зав. сектором (отделом) древнерус. лит-ры; в 1946—53 преподавал в ЛГУ. Д-р филол. наук (1947), проф. (1951), акад. (1970). Герой Соц. Труда (1986), Председатель правления Росс. междунар. фонда культуры (с 1986); почетный и действит. чл. нескольких заруб. академий и науч. об-в, почетный д-р целого ряда европ. ун-тов, чл. СП (1956).
Л. — авторитетнейший филолог, автор многочисл. трудов по теории и истории рус. и слав. лит-р, истории культуры. Основное место в науч. разысканиях Л. занимает древнерус. лит-ра: ему принадлежат книги и статьи, в которых разрабатываются кардинальные положения о путях ее развития, системе жанров, эволюции стилей, взаимоотношениях лит-ры и искусства, работы об отд. жанрах и памятниках древнерус. лит-ры, исследования по истории рус. летописания, текстологии, источниковедению, истории филол. науки.
В науч. творчестве Л. значит. место занимают исследования С. Первым специальным обращением к памятнику явилась статья 1947, в которой Л. установил, какая летопись могла читаться в составе Мусин-Пушкинского сборника со С. В 1950 вышло подготовл. им изд. С. в академич. сер. «Лит памятники», непревзойденное по своей обстоятельности и науч. значимости. В книгу вошло критич. изд. текста С., представляющее собой попытку реконструкции орфографич. облика Мусин-Пушкинского списка на основании сопоставлений чтений
Перв. изд. и Екатерининской копии. Помимо ритмич. перевода С. в изд. включен «Объяснительный перевод». Он существенно отличается от подобных переводов, практиковавшихся в дорев. уч. изд. и ставивших своей целью всего лишь истолковать перевод трудного текста. Объяснит. перевод Л. вводит не столько в смысл данной фразы, сколько в тот сложный для совр. читателя мир, который стоит за текстом, мир, который современник С. воспринимал на лету, а мы постигаем с трудом, вчитываясь в комм. специалистов, ибо в этом мире и калейдоскоп княж. имен, и сложность полит. взаимоотношений их носителей, и не всегда ясная образность и метафоричность древнего яз., забытые ныне символы, и отражение языч. верований и бытовых представлений. Такой перевод сам по себе уже является глубоким исследованием текста и надежным средством донести его до читателя во всей его смысловой глубине и худ. совершенстве. Объяснит. перевод с уточнениями и изменениями, связ. с развитием науки о С., неоднократно переиздавался.
Значит. место в книге занимает «Комментарий исторический и географический», в котором Л. толкует значение отд. слов и выражений, сообщает сведения о реалиях, о персонажах С. или упоминаемых в нем геогр. объектах, приводит наиболее интересные суждения об отд. чтениях С., принадлежащие исследователям и переводчикам памятника. В ряде случаев Л. предлагает свои толкования спорным чтениям С., многие из которых были впоследствии приняты комментаторами и переводчиками. Таковы его толкования выражений «конець поля Половецкаго», «испити шеломомь Дону», «свивая славы оба полы сего времени», «заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла», «пороси поля прикрываютъ», «мечемъ крамолу коваше», «въстала обида», «тъй клюками подпръся о кони», «скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ» и др. Большинством исследователей принята, в частности, конъектура «Ярославли вси внуци и Всеславли» (вм. «Ярославе и вси внуце Всеславли»), обоснов. как смыслом текста, так и палеографически.
Всякий раз, предлагая свою интерпретацию, Л. опирается на богатый сопоставит. материал, на анализ древнерус. эстетич. представлений, на образную систему фольклора.
В том же 1950 в сб. статей о С. появляются две принципиально важные работы Л. Первая — «Исторический и политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“». Она содержит не только ист. комм. к С.: ист. фон, на котором развертываются описываемые в С. события, обретает в работе Л. глубину и многомерность; в С. существенны не столько сами упоминаемые факты или названные персонажи, сколько оценка их автором С., иногда общепринятая, иногда самобытная, но всегда подчиненная общему замыслу произведения. В др. статье — «Устные истоки художественной системы „Слова о полку Игореве“» Л. сопоставил образный мир С. с образной системой фольклора и обратил особое внимание на символич. значение предметов княж. быта — меча, копья, боевого коня, гор. ворот и т. д. Исследователь показал творч. характер осмысления автором С. фольклорных образов, оборотов обыденной речи, феод. воен. терминологии, символики своего времени. К анализу поэтики С. на фоне эстетич. представлений его времени Л. обратится и впоследствии, в статье, опубл. в 1976 в ж. РЛ.
В 1950 выходит и первая науч.-популярная книга Л. о С. — «„Слово о полку Игореве“: Историко-литературный очерк». В этой и др. своих работах о С., адресов. широкому кругу читателей, Л., не поступаясь науч. основательностью, живо и доходчиво излагает сложнейшие проблемы: он рассматривает С. на фоне ист. обстановки кон. XII в., анализирует его поэтику, ставит вопрос о жанре памятника, его связи с фольклором, касается проблемы авторства и т. д. В этих работах Л. размышляет о нравств. проблемах, поднятых в С. его автором, освобождает образ Игоря Святославича от поверхностной, театр. героичности, говорит о личной трагедии князя, чьи честолюбивые помыслы принесли немало бед Русской земле, в защиту которой он выступил. Оценки князя Игоря Л. со временем менялись (см. Игорь Святославич), но каждый раз исследователь стремился постичь и раскрыть сложный характер князя, борение его чувств и дум, помогая читателю преодолеть упрощенное понимание и самого С. и его героя.
Начиная с 1949 Л. подготовил целый ряд изд. С., рассчит. на самый широкий круг читателей (в изд-вах «Худ. лит-ра», «Сов. писатель», «Детгиз», «Просвещение» и др.). Все они стали важнейшим фактором совр. культурной жизни, так как принадлежат крупному ученому, в равной мере владеющему профессиональным мастерством историка, археографа, языковеда, исследователя поэтики древнерус. лит-ры и фольклора. Изд. С., подготовл. Л., не только знакомили со всей совокупностью проблем изучения С., но попутно вводили читателя в сложный мир Древней Руси, истории ее лит-ры и искусства.
Принципиальное значение имела вышедшая в 1957 работа Л. об истории Перв. изд. С. Он убедительно показал, что существовавшие представления о буквализме изд. 1800 ошибочны, так как издатели того времени иначе, чем мы, понимали свои публикаторские функции, считая унификацию орфографии не отступлением от оригинала, а приемом если и не обязательным, то вполне допустимым. Эта работа Л. стимулировала появление ряда исследований по истории Перв. изд. и древнерус. текста памятника.
В 1962 Л. обращается к проблеме подлинности С. Он исследует историю скептич. отношения к памятнику, видя истоки его в позициях «скептической школы» в рус. историографии, анализирует доводы скептиков (И. Беликова, О. И. Сенковского, А. Мазона и др.) и аргументацию защитников древности С., показывая при этом, что вопрос о подлинности С. может быть решен только на основе комплекса наблюдений над ист. и эстетич. представлениями эпохи возникновения С., над его ист. реалиями, его яз. и системой худ. образов.
Активно участвовал Л. и в дискуссии о времени написания С., возникшей в связи с концепцией А. А. Зимина. Исследуя в этой связи в статье «Черты подражательности „Задонщины“» ее взаимоотношение со С., Л. не только привел неопровержимые доказательства вторичности «Задонщины», но и разработал на основе своих наблюдений концепцию поэтики подражания, указав на те, быть может, не улавливаемые автором, но заметные вдумчивому исследователю приметы, которые позволяют отличить подражание от оригинала, подделку от подлинника.
Методология изучения С. всегда остается для Л. одной из волнующих его проблем, и он неоднократно брал на себя не очень благодарный труд критика различных гипотез о С. (О. Сулейменова, А. Л. Никитина), видя в этих спорах повод для обсуждения самих принципов науч. анализа лит. памятника, необходимых и, напротив, недопустимых приемов такого анализа.
Обратившись в статье 1972 к вопросу о жанре С., Л. убедительно обосновал причины, по которым памятник оказался как бы вне системы традиц. жанров древнерус. лит-ры.
Новые грани в изучении композиции С. открывает статья Л. «Предположение о диалогическом строении...». Л. предположил, что С. было рассчитано на двух исполнителей, ибо ему свойственна своеобразная бинарность: текст С. постоянно отражает две позиции, два подхода: «как бы вопрос и ответ, как бы факт и обобщение, как бы обобщение и факт»; второй певец словно бы «развивает мысль первого, его факт, его образ, вводит иногда толкование или аналогию». Так возникают, полагает Л., «многочисленные повторения в „Слове“, создающие его своеобразный ритм: ритм не только слов, но и ритм мыслей и образов» (С. 130—131).
Для работ Л. о С. характерно внимательное отношение к яз. памятника, в комм. и отд. статьях он анализирует наиболее сложные для истолкования речения. Значителен вклад Л. — ред. «Словаря-справочника» С., составлявшегося В. Л. Виноградовой (М.; Л. — Л., 1965—1984. Вып. 1—6). Он не только предлагал уточнения к толкованию отд. слов, обращая особое внимание на поэтич. образность и символику древнерус. речи, но порой выступал как рядовой «выборщик», выписывая из прочит. им древнерус. текстов наиболее семантически значимые цитаты, которые впоследствии использовались в иллюстрат. материалах Словаря.
Обращался Л. и ко мн. частным проблемам изучения С.: он выдвинул гипотезу о Летописном своде Игоря Святославича, высказал свои предположения о значении термина «Пирогощая», обратил внимание на новгородские элементы в С., новыми убедит. аналогами укрепил старую гипотезу о том, что автором С. был профессиональный княж. певец. Как в книгах, так и в статьях Л. решает целый ряд спорных и принципиально важных вопросов: о языч. элементах в С., о соотношениях С. с «Песнью о Роланде», о значении термина «Русская земля» в памятнике, о полит. смысле обращения автора С. к рус. князьям.
Вклад Л. — глубокого и разностороннего исследователя, издателя и переводчика С., его неутомимого популяризатора и защитника от необоснов. интерпретаций и нападок «скептиков» выдвигает ученого в первый ряд отеч. исследователей знаменитого памятника. Наиболее значит. труды Л. о С. вошли в сб. «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени», выдержавший два изд. (1978, 1985) и отмеч. академич. премией им. В. Г. Белинского.
"Обращение к князю — „господин" — впервые стало употребляться
на северо-востоке—там, где складывалась новая сильная княжеская
власть, начиная с середины 70-х годов XII в. (т. е. за 10 лет до напи
сания „Слова").
(...) В политической жизни в отношении князя термин „господин" впервые
встречается в речах жителей владимиро-суздальских городов, обращенных
к владимирскому князю. Так называют Михаила Юрьевича суздальцы
и ростовцы (горожане) в 1176 и 1177 гг. (см. Никоновскую летопись);
так называют Всеволода Юрьевича владимирцы (горожане) в 1177 г.
(там же); так называют его же под тем же 1177 г. ростовцы (горожане)
(там же) и т. д. В 1180 г., повидимому, впервые, этот термин пере
ходит в уста князей-вассалов, в их обращения к своему главе и опять-
таки во Владимиро-Суздальском княжестве. Так назвали Всеволода
Юрьевича Владимиро-Суздальского, своего феодального главу, рязан
ские князья Всеволод и Владимир Глебовичи: „Ты господин , ты
отец, — говорили через послов Всеволоду рязанские князья, — брат
ваю старейший Роман уимает волости у наю, слушая тестя своего
Святослава, а к тобе крест целовал и переступил" (Ипатьевская лето
пись). Повидимому, новые отношения безусловного подчинения, сло
жившиеся на северо-востоке между Владимиро-Суздальским князем
и подручными ему рязанскими князьями, потребовали для своего
определения и нового термина, в котором уже было отметено всякое
„родственное смягчение" политических понятий, столь характерное для
старой феодальной терминологии — „отец", „сын", „брат". Поэтому-то
слово „господин" и стало употребляться вместо слова „отец" или
рядом с ним.
Этот новый политический термин — „господин" (вм. „отец"), отра
зивший на северо-востоке рост власти феодального главы над стоящими
ниже его по лестнице феодального подчинения князьями, начинает
употребляться не только одними рязанскими князьями по отношению
к Всеволоду Юрьевичу, но и в другом центре борьбы за сильную
княжескую власть — в Галичине. Всего десять лет спустя, в 1190 г.,
сын Ярослава Осмомысла — Владимир Галицкий в своей просьбе ко
Всеволоду Суздальскому прибег к аналогичному обращению: „Отце
господине! Удержи Галич подо мной, а яз божий и твой есмь со всим
Галичем, а в твоей воле есмь всегда" (Ипатьевская летопись). Энергия
этого нового политического термина поддержана в этой просьбе необыч
ною степенью покорности, на которую соглашается Владимир: „яз
божий и твой".
Употребление слова „господин" по отношению к князю имеет совер
шенно точную хронологию. Оно употребляется с 70-х годов XII в.
и в течение XIII в. (оно обычно для „Моления" Даниила Заточника).
Впоследствии, в XIV—XV вв., оно вытеснится словом „государь".
Князю станут говорить „государь", а не „господин".
Итак, перед нами новая политическая терминология, выросшая
первоначально в демократической среде. Нет сомнения в том, что
прогрессивным было именно это новое представление о власти фео
дального главы как „господина", возникшее на северо-восточной
социально-экономической почве, а не старое. Именно этим новым
представлениям предстояло перерасти в дальнейшем в идею сильной
и единой власти государя „всея Руси", подлинной носительницей кото
рой стала впоследствии Москва. Этой идее сильной княжеской власти
предстояло в дальнейшем скрепить идею единства Русской земли
новыми политическими отношениями.
Сам автор „Слова о полку Игореве" отчетливо придерживается
новой точки зрения на власть феодального главы, — той точки зрения,
которая была прежде всего характерна для поддерживавших сильную
княжескую власть горожан. Он называет „господами", этим новым
политическим термином, начавшим входить в политический язык
XII в., — Рюрика и Давида Ростиславичей и Ярослава Осмомысла
Галицкого: „Вступита, господина , въ злата стремень за обиду сего
времени...". „Стрѣляй, господине , Кончака, поганого кощея...".
В этом употреблении термина „господин" (в отношении князя) можно
видеть след народного политического мышления.
К о м м е н т а р и й. Принимать все данные как Ипатьевской летописи, так и Никоновской, за чистую монету - это по крайней мере проявлять историческое равнодушие. Ипатьевская и Никоновская летописи являются прежде всего сравнительно поздними текстами (XV и XVI вв.) с крайне идеологическим содержанием, и там есть очень много понятий из позднейшего времени. И политический термин "господин" скорее всего родом не из XII века.
Все тексты "Моления Даниила Заточника" - это рукописи не ранее XV в. И следы редакторской правки здесь о себе заявляют не двусмысленно.
П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова ..." (СПб., 1995 г., т.3, стр.172-173):
ЛИХАЧЕВ Дмитрий Сергеевич (род. 15(28).XI.1906, Петербург). Ок. отд-ние языкознания и лит-ры ЛГУ (1928). В 1928—32 был репрессирован, в 1932—38 работал в изд-ве. С 1938 по наст. время сотрудник ИРЛИ АН СССР (ныне — РАН). С 1954 — зав. сектором (отделом) древнерус. лит-ры; в 1946—53 преподавал в ЛГУ. Д-р филол. наук (1947), проф. (1951), акад. (1970). Герой Соц. Труда (1986), Председатель правления Росс. междунар. фонда культуры (с 1986); почетный и действит. чл. нескольких заруб. академий и науч. об-в, почетный д-р целого ряда европ. ун-тов, чл. СП (1956).
Л. — авторитетнейший филолог, автор многочисл. трудов по теории и истории рус. и слав. лит-р, истории культуры. Основное место в науч. разысканиях Л. занимает древнерус. лит-ра: ему принадлежат книги и статьи, в которых разрабатываются кардинальные положения о путях ее развития, системе жанров, эволюции стилей, взаимоотношениях лит-ры и искусства, работы об отд. жанрах и памятниках древнерус. лит-ры, исследования по истории рус. летописания, текстологии, источниковедению, истории филол. науки.
В науч. творчестве Л. значит. место занимают исследования С. Первым специальным обращением к памятнику явилась статья 1947, в которой Л. установил, какая летопись могла читаться в составе Мусин-Пушкинского сборника со С. В 1950 вышло подготовл. им изд. С. в академич. сер. «Лит памятники», непревзойденное по своей обстоятельности и науч. значимости. В книгу вошло критич. изд. текста С., представляющее собой попытку реконструкции орфографич. облика Мусин-Пушкинского списка на основании сопоставлений чтений
Перв. изд. и Екатерининской копии. Помимо ритмич. перевода С. в изд. включен «Объяснительный перевод». Он существенно отличается от подобных переводов, практиковавшихся в дорев. уч. изд. и ставивших своей целью всего лишь истолковать перевод трудного текста. Объяснит. перевод Л. вводит не столько в смысл данной фразы, сколько в тот сложный для совр. читателя мир, который стоит за текстом, мир, который современник С. воспринимал на лету, а мы постигаем с трудом, вчитываясь в комм. специалистов, ибо в этом мире и калейдоскоп княж. имен, и сложность полит. взаимоотношений их носителей, и не всегда ясная образность и метафоричность древнего яз., забытые ныне символы, и отражение языч. верований и бытовых представлений. Такой перевод сам по себе уже является глубоким исследованием текста и надежным средством донести его до читателя во всей его смысловой глубине и худ. совершенстве. Объяснит. перевод с уточнениями и изменениями, связ. с развитием науки о С., неоднократно переиздавался.
Значит. место в книге занимает «Комментарий исторический и географический», в котором Л. толкует значение отд. слов и выражений, сообщает сведения о реалиях, о персонажах С. или упоминаемых в нем геогр. объектах, приводит наиболее интересные суждения об отд. чтениях С., принадлежащие исследователям и переводчикам памятника. В ряде случаев Л. предлагает свои толкования спорным чтениям С., многие из которых были впоследствии приняты комментаторами и переводчиками. Таковы его толкования выражений «конець поля Половецкаго», «испити шеломомь Дону», «свивая славы оба полы сего времени», «заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла», «пороси поля прикрываютъ», «мечемъ крамолу коваше», «въстала обида», «тъй клюками подпръся о кони», «скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ» и др. Большинством исследователей принята, в частности, конъектура «Ярославли вси внуци и Всеславли» (вм. «Ярославе и вси внуце Всеславли»), обоснов. как смыслом текста, так и палеографически.
Всякий раз, предлагая свою интерпретацию, Л. опирается на богатый сопоставит. материал, на анализ древнерус. эстетич. представлений, на образную систему фольклора.
В том же 1950 в сб. статей о С. появляются две принципиально важные работы Л. Первая — «Исторический и политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“». Она содержит не только ист. комм. к С.: ист. фон, на котором развертываются описываемые в С. события, обретает в работе Л. глубину и многомерность; в С. существенны не столько сами упоминаемые факты или названные персонажи, сколько оценка их автором С., иногда общепринятая, иногда самобытная, но всегда подчиненная общему замыслу произведения. В др. статье — «Устные истоки художественной системы „Слова о полку Игореве“» Л. сопоставил образный мир С. с образной системой фольклора и обратил особое внимание на символич. значение предметов княж. быта — меча, копья, боевого коня, гор. ворот и т. д. Исследователь показал творч. характер осмысления автором С. фольклорных образов, оборотов обыденной речи, феод. воен. терминологии, символики своего времени. К анализу поэтики С. на фоне эстетич. представлений его времени Л. обратится и впоследствии, в статье, опубл. в 1976 в ж. РЛ.
В 1950 выходит и первая науч.-популярная книга Л. о С. — «„Слово о полку Игореве“: Историко-литературный очерк». В этой и др. своих работах о С., адресов. широкому кругу читателей, Л., не поступаясь науч. основательностью, живо и доходчиво излагает сложнейшие проблемы: он рассматривает С. на фоне ист. обстановки кон. XII в., анализирует его поэтику, ставит вопрос о жанре памятника, его связи с фольклором, касается проблемы авторства и т. д. В этих работах Л. размышляет о нравств. проблемах, поднятых в С. его автором, освобождает образ Игоря Святославича от поверхностной, театр. героичности, говорит о личной трагедии князя, чьи честолюбивые помыслы принесли немало бед Русской земле, в защиту которой он выступил. Оценки князя Игоря Л. со временем менялись (см. Игорь Святославич), но каждый раз исследователь стремился постичь и раскрыть сложный характер князя, борение его чувств и дум, помогая читателю преодолеть упрощенное понимание и самого С. и его героя.
Начиная с 1949 Л. подготовил целый ряд изд. С., рассчит. на самый широкий круг читателей (в изд-вах «Худ. лит-ра», «Сов. писатель», «Детгиз», «Просвещение» и др.). Все они стали важнейшим фактором совр. культурной жизни, так как принадлежат крупному ученому, в равной мере владеющему профессиональным мастерством историка, археографа, языковеда, исследователя поэтики древнерус. лит-ры и фольклора. Изд. С., подготовл. Л., не только знакомили со всей совокупностью проблем изучения С., но попутно вводили читателя в сложный мир Древней Руси, истории ее лит-ры и искусства.
Принципиальное значение имела вышедшая в 1957 работа Л. об истории Перв. изд. С. Он убедительно показал, что существовавшие представления о буквализме изд. 1800 ошибочны, так как издатели того времени иначе, чем мы, понимали свои публикаторские функции, считая унификацию орфографии не отступлением от оригинала, а приемом если и не обязательным, то вполне допустимым. Эта работа Л. стимулировала появление ряда исследований по истории Перв. изд. и древнерус. текста памятника.
В 1962 Л. обращается к проблеме подлинности С. Он исследует историю скептич. отношения к памятнику, видя истоки его в позициях «скептической школы» в рус. историографии, анализирует доводы скептиков (И. Беликова, О. И. Сенковского, А. Мазона и др.) и аргументацию защитников древности С., показывая при этом, что вопрос о подлинности С. может быть решен только на основе комплекса наблюдений над ист. и эстетич. представлениями эпохи возникновения С., над его ист. реалиями, его яз. и системой худ. образов.
Активно участвовал Л. и в дискуссии о времени написания С., возникшей в связи с концепцией А. А. Зимина. Исследуя в этой связи в статье «Черты подражательности „Задонщины“» ее взаимоотношение со С., Л. не только привел неопровержимые доказательства вторичности «Задонщины», но и разработал на основе своих наблюдений концепцию поэтики подражания, указав на те, быть может, не улавливаемые автором, но заметные вдумчивому исследователю приметы, которые позволяют отличить подражание от оригинала, подделку от подлинника.
Методология изучения С. всегда остается для Л. одной из волнующих его проблем, и он неоднократно брал на себя не очень благодарный труд критика различных гипотез о С. (О. Сулейменова, А. Л. Никитина), видя в этих спорах повод для обсуждения самих принципов науч. анализа лит. памятника, необходимых и, напротив, недопустимых приемов такого анализа.
Обратившись в статье 1972 к вопросу о жанре С., Л. убедительно обосновал причины, по которым памятник оказался как бы вне системы традиц. жанров древнерус. лит-ры.
Новые грани в изучении композиции С. открывает статья Л. «Предположение о диалогическом строении...». Л. предположил, что С. было рассчитано на двух исполнителей, ибо ему свойственна своеобразная бинарность: текст С. постоянно отражает две позиции, два подхода: «как бы вопрос и ответ, как бы факт и обобщение, как бы обобщение и факт»; второй певец словно бы «развивает мысль первого, его факт, его образ, вводит иногда толкование или аналогию». Так возникают, полагает Л., «многочисленные повторения в „Слове“, создающие его своеобразный ритм: ритм не только слов, но и ритм мыслей и образов» (С. 130—131).
Для работ Л. о С. характерно внимательное отношение к яз. памятника, в комм. и отд. статьях он анализирует наиболее сложные для истолкования речения. Значителен вклад Л. — ред. «Словаря-справочника» С., составлявшегося В. Л. Виноградовой (М.; Л. — Л., 1965—1984. Вып. 1—6). Он не только предлагал уточнения к толкованию отд. слов, обращая особое внимание на поэтич. образность и символику древнерус. речи, но порой выступал как рядовой «выборщик», выписывая из прочит. им древнерус. текстов наиболее семантически значимые цитаты, которые впоследствии использовались в иллюстрат. материалах Словаря.
Обращался Л. и ко мн. частным проблемам изучения С.: он выдвинул гипотезу о Летописном своде Игоря Святославича, высказал свои предположения о значении термина «Пирогощая», обратил внимание на новгородские элементы в С., новыми убедит. аналогами укрепил старую гипотезу о том, что автором С. был профессиональный княж. певец. Как в книгах, так и в статьях Л. решает целый ряд спорных и принципиально важных вопросов: о языч. элементах в С., о соотношениях С. с «Песнью о Роланде», о значении термина «Русская земля» в памятнике, о полит. смысле обращения автора С. к рус. князьям.
Вклад Л. — глубокого и разностороннего исследователя, издателя и переводчика С., его неутомимого популяризатора и защитника от необоснов. интерпретаций и нападок «скептиков» выдвигает ученого в первый ряд отеч. исследователей знаменитого памятника. Наиболее значит. труды Л. о С. вошли в сб. «„Слово о полку Игореве“ и культура его времени», выдержавший два изд. (1978, 1985) и отмеч. академич. премией им. В. Г. Белинского.
Исправлено пользователем АлександрЛ (09.05.13 08:13)
