Поверьте: мне сейчас стыдно назвать его своим отцом. Враг того народа, который воспитал во мне непримиримую ненависть к вражескому охвостью, моим отцом быть не может. Я не бросаю надежды, что пролетарская страна, краснознаменный Ленинский комсомол, партия Ленина-Сталина заменят мне родного отца, побеспокоются за мной как за дочерью, помогут мне, укажут мне мой жизненный путь. Я надеюсь, я прошу об этом.
Показать скрытый текст№ 235
Письмо А. Г. Кривко В. Я. Чубарю*
Дорогой Влас Яковлевич, тов[арищ] Чубарь!
К Вам, нашему депутату Верховного Совета СССР, пишет молодая 18-лет-няя девушка в надежде получить от Вас хотя маленькую помощь. Я не думаю, что[бы] в нашей социалистической стране молодые люди, [которые] всей своей юной душой преданы делу трудящихся, делу партии Ленина—Сталина, остались без помощи. Пролетарский суд, вся социалистическая страна беспощадны к врагам, но не к их детям, которые так же, как и весь пролетарский народ, ненавидят, презирают, проклинают врагов народа. К большому несчастью к числу этих детей принадлежу и я. Мой отец — Кривко Григорий Михайлович (рабочий-плотник Мерефянского стекольного завода), и его брат, Кривко Федор (служащий-проводник вагонов на ст[анции] Харьков), арестованы органами НКВД (Харьков) транспортного отделения.
Я не знаю, в чем обвиняются отец и его брат, на сколько они осуждены. Мне стыдно, и я не хочу об этом узнавать; я знаю и глубоко верю, что пролетарский суд справедлив, и если судил — значит достойны.
У меня нет чувств дочери к нему, они побеждены великими чувствами долга советского гражданина перед родиной, перед комсомолом, который воспитал меня, перед коммунистической партией. Всем своим молодым сердцем я присоединяюсь к решению суда, к голосу 170-миллионного пролетарского народа, приветствую это решение. Кроме того, что, по его словам, он был в 1919 г[оду] мобилизован деникинской армией и прослужил там три месяца стражником, за что в 1929 году был осужден на 2Ѵг года, я ничего об отце не знаю. Он с 1919 г[ода] работал на транспорте проводником вагонов, последнее время (с 1935 г[ода]) на стеклозаводе в г[ороде] Мерефа — плотником.
Я жила с отцом все время и никогда не замечала с его стороны ничего, чтоб могло вызвать у меня подозрения.
Я родилась в 1919 г[оду], в то время, когда молодая советская власть добивала остатки гнилого капитализма в нашей стране. Я никогда не испытывала и не хочу испытать на своей жизни проклятого капиталистического строя, и знаю его только из книжек, из рассказов родных и знакомых, особенно из рассказов матери, которая с 12 лет пошла зарабатывать себе на кусок черствого хлеба.
Я рада, я счастлива, что родилась и живу в стране социализма, меня воспитала советская школа, пионерорганизация, комсомол, меня воспитала вся советская страна с ее героическим народом. И если бы я заметила хотя что-нибудь враждебного в моем отце, — несмотря на то, что он мой отец, ни на минуту не задумываясь, я бы выдала его органам НКВД.
Тов[арищ] Чубарь! Поверьте: мне сейчас стыдно назвать его своим отцом. Враг того народа, который воспитал во мне непримиримую ненависть к вражескому охвостью, моим отцом быть не может. Я не бросаю надежды, что пролетарская страна, краснознаменный Ленинский комсомол, партия Ленина-Сталина заменят мне родного отца, побеспокоются за мной как за дочерью, помогут мне, укажут мне мой жизненный путь. Я надеюсь, я прошу об этом.
Сейчас меня совершенно выбросили за борт жизни. Меня и мою семью Харьковская железнодорожная прокуратура выселила из собственного домика в г[ороде] Мерефа — Почтовая ул[ица], № 60. Зима, холодно, я без работы, у меня семья: больная мать 40 лет, маленькая сестра 1 год 3 месяца, бабушка 70 лет. Нигде не принимают на квартиру, я абсолютно не имею и средств уплатить за квартиру, и я с большим трудом устроилась до одной своей родственницы на квартиру, а вещи поставила к соседке в стареньком сарайчике. Поймите: в маленькой комнатушечке помещается 6 человек, к тому же хозяйка больна туберкулезом легких. Я не боюсь за себя, я хотя 18 лет прожила на свете, но мне жаль сестры, которая очень легко может заразиться и умереть, не увидев жизни. За что мы страдаем? Разве мы должны отвечать за отца, разве мы виноваты, что родились именно от этого человека? Скажите, в чем наша вина? Ведь отец с нами никогда ничем не делился.
Наш домик, который по праву принадлежит матери (она допродала все свои вещи, пока его построила) и нам, детям, сейчас стоит пустым, его запечатали, а мы живем в такой каморке, каждую минуту опасаясь за свое здоровье. Я не прошу за мать, хотя и она ни в чем не виновата, не прошу за бабушку, я прошу дать мне и моей сестре квартиру, дать приют, не дать пойти на улицу и стать самоубийцей. Ведь я с 8 лет воспитывалась советскими учителями, я с 1935 г[ода] — комсомолка, два года работала пионервожатой, я получила именно такое воспитание, как и вся молодежь в СССР. Моей сестре только 1 год 3 месяца, она, безусловно, получит такое же воспитание, как и я, как и тысячи других детей. Так почему же нас так притесняют, среди зимы лишают теплого уголка, выгоняют на улицу? Дорожный прокурор не смотрит на это, хотя я и подавала ему заявление, просила разрешить жить мне и моей сестре в своем доме. Ответом были слова: «Не разрешается, я подчиняюсь постановлению высших органов».
Но это еще не все.
В 1937 г[оду] я кончила 10-летку с аттестатом отличника, училась в Харьковском Государственном Университете на физ[ико]-математическом] факультете. Когда отца арестовали, меня сняли с государственной] стипендии, и как ни жаль мне, я была вынуждена оставить учебу и пойти работать. С большими усилиями я устроилась на работу в свиносовхоз в Мерефе и удержалась там только 17 дней: директор совхоза побоялся держать дочь арестованного, которую за это же исключают из комсомола (сейчас я апеллирую дело в харьковском Горкоме ЛКСМУ).
Прошло два месяца, и я нигде не могу найти себе работу, нигде меня не принимают. Я хочу работать, хочу принести пользу государству, воспитать сестру, содержать мать и себя, но где я не пыталась достать работу, я получала ответ: «У нас работы нет. При таких обстоятельствах Вас принять не можем, мы даже снимаем с работы тех, у которых родственники арестованы органами НКВД».
Но ведь я же гражданка Советского Союза, за Сталинской Конституцией имею право на труд, право на жизнь. Или мне остается совсем уйти из жизни, только в начале покончить жизнь сестры, а потом и свою? Другого выхода, как сделать это, я не вижу.
И если Вы не поможете мне, не посоветуете, не скажете, что мне делать, я это сделаю, но я не хочу класть пятно на советскую власть этим поступком.
Я хочу жить! Я родилась не для того, чтобы умереть в 18 лет. Я хочу жить, учиться, трудиться на благо всего советского народа, хочу жить, как живут все мои товарищи, как живут сотни тысяч таких, как я, девушек и юношей нашей великой пролетарской родины.
Я прошу, убедительно прошу, помочь мне. Я не бросаю надежды, что Вы не откажете в моей просьбе, поможете снова поселиться в своей квартире, устроиться работать.
Я очень извиняюсь, что отбираю у Вас время, но я убедительно прошу ответить мне на мое письмо в скором времени.
Ответ адресуйте:
Харьковская область, г[ород] Мерефа, Почтовая ул[ица], № 62
Кривко Анна Григорьевна.
25.1.38 г[ода]
ГЛ РФ. Ф. Р-5446. Оп. 26. Д. 105. Л. 35—38. Заверенная копия, машинопись.
Примечание:
* На письме имеется резолюция: «Вышинскому», без подписи.
Скрыть текст