Был День Победы.
Мой День Победы – поездка к бабушке. Дом небольшой, старая двухэтажная хрущевка, газ был, горячей воды не было. Горячей не было, холодная была. Там до сих пор только холодная и есть, хотя бабушки уже нет.
Еще лет семь назад - бабушка была жива - я приезжала к ней, и мы вместе на газовой плите грели воду. Бабушка не жаловалась, смеялась, вот, мол, могу воды еще набрать.
Вечером, когда ложиться спать, бабушка вдруг брала жестяное ведро для чистой воды – блестящее и праздничное, как колокол, ведро гремело, вода победно била о дно, а бабушка, ближе к ночи всегда бодрая, отвечала мне: «Не надо мне помогать, я сама еще хожу. Вот как не смогу ходить…» И ходила, ходила по комнатам. Начинала проверять замки и розетки, заперты ли двери, выключен ли газ, глядела в темнеющее окно: «Дождя бы завтра не было – нам как огород копать? Надо семена посмотреть, тяпку найти – куда-то я ее сунула. Погоду послушаю – дождя бы завтра не было. Тебе радио не мешает?» Мне ничего не мешало, я лежала на старом маленьком диванчике и была счастлива, потому что завтра с утра будет 9 мая, по радио запоют Утесов и Лещенко про на всех - одну победу, про землянку и платочек, прогремит голос Левитана, бабушка будет плакать, и сквозь слезы спросит: «Дождя сегодня не будет?»
Конечно, мы помогали ей, как могли, и с огородом, и розетками, и с ведрами, как только не упрашивали перебраться в нашу городскую квартиру - нет и все. "Я тут умирать буду". Умерла все же у нас, в квартире с горячей водой, но там бы она никогда не была счастлива. А дожила почти до девяноста лет. Возле дома - свой участок: несколько соток для своей картошки - сладкой, рассыпчатой.
Вот так она и жила, без горячей воды, но с проведенным газом, кирпичная «кочегарка» была видна из окна, и со сладкой, рассыпчатой картошкой со своего огорода. Она всегда говорила, что у нее - счастливая и честная жизнь, ее богатство - порядочные дети и внуки. Она так и говорила - порядочные, и очень много было в этом слове, но ничего смешного.
Мой День Победы – поездка к бабушке. Дом небольшой, старая двухэтажная хрущевка, газ был, горячей воды не было. Горячей не было, холодная была. Там до сих пор только холодная и есть, хотя бабушки уже нет.
Еще лет семь назад - бабушка была жива - я приезжала к ней, и мы вместе на газовой плите грели воду. Бабушка не жаловалась, смеялась, вот, мол, могу воды еще набрать.
Вечером, когда ложиться спать, бабушка вдруг брала жестяное ведро для чистой воды – блестящее и праздничное, как колокол, ведро гремело, вода победно била о дно, а бабушка, ближе к ночи всегда бодрая, отвечала мне: «Не надо мне помогать, я сама еще хожу. Вот как не смогу ходить…» И ходила, ходила по комнатам. Начинала проверять замки и розетки, заперты ли двери, выключен ли газ, глядела в темнеющее окно: «Дождя бы завтра не было – нам как огород копать? Надо семена посмотреть, тяпку найти – куда-то я ее сунула. Погоду послушаю – дождя бы завтра не было. Тебе радио не мешает?» Мне ничего не мешало, я лежала на старом маленьком диванчике и была счастлива, потому что завтра с утра будет 9 мая, по радио запоют Утесов и Лещенко про на всех - одну победу, про землянку и платочек, прогремит голос Левитана, бабушка будет плакать, и сквозь слезы спросит: «Дождя сегодня не будет?»
Конечно, мы помогали ей, как могли, и с огородом, и розетками, и с ведрами, как только не упрашивали перебраться в нашу городскую квартиру - нет и все. "Я тут умирать буду". Умерла все же у нас, в квартире с горячей водой, но там бы она никогда не была счастлива. А дожила почти до девяноста лет. Возле дома - свой участок: несколько соток для своей картошки - сладкой, рассыпчатой.
Вот так она и жила, без горячей воды, но с проведенным газом, кирпичная «кочегарка» была видна из окна, и со сладкой, рассыпчатой картошкой со своего огорода. Она всегда говорила, что у нее - счастливая и честная жизнь, ее богатство - порядочные дети и внуки. Она так и говорила - порядочные, и очень много было в этом слове, но ничего смешного.
