Погода: -12°C
  • Всем - счастливой осени, говорят, в Новосибирске она уже наступила, в Москве - все еще мечется. Ну ничего) Жизнь-то идет.

    Предлагаю в этой теме писать про свою осень, хотела в недельку, но пляж даже для Москвы уже - не то.

    ***
    У моей бабушки был синий плащ, приобретенный в молодости, во Франции, он висел в шифонерном сумраке, как в театральной гримерной. Когда я, облачившись в кружевную накидку для подушки, играя в актрису, распахивала темную дверь шифоньера и гляделась в глубину выплывающего зеркала, гадая – «Красива ли?», то боком, боком, синим рукавом на меня сурово надвигался болоньевый плащ, такой грозный – когда висящий, такой смиренный и изящный – когда на бабушке.

    Про шифоньер и плащ, приобретенный в молодости, – все правда, про Францию я сама придумала, потому что когда моя бабушка в темных сдержанных туфлях, с единственной на всю жизнь коричневой сумкой, как будто иметь запасную, самозваную – неприлично, когда бабушка в туфлях, с сумкой и в синем плаще вела меня по сибирскому поселку за руку в магазин Заготзерно, я вспоминала Париж, о котором не знала ничего, кроме рисунка на конверте папиной пластинки – песни Эдит Пиаф.

    На рисунке была осень: листья, скамейка, высоковольтная вышка, почти такая же, как у нас на горизонте, только грустно склоненная. На рисунке была маленькая женщина со спины, вечно идущая до грустной вышки в синем бабушкином плаще по сумрачному парижскому вечеру.

    Бабушкин синий плащ был для такого вечера, единственного в году, который – словно граница между юной и нежной осенью, когда двадцать градусов в полдень и легкое платье в театр, и между волшебным осенним холодом, когда дело – к кельтскому Самайну или к русскому Покрову, когда уже снег, дым из печи, и, говорят, все овцы загнаны в хлев.

    Я поэтому купила этот плащ, синенький, с сиротским воротничком, на какой-то негреющей подкладке из клеенки, чтобы проводить мою парижскую осень – звенящую, пасмурную и удивительно ясную, в которой свет – не от сизого, серебряного неба, а от теплой, нежной листвы, от ранних фонарей, которые превращают московский осенний день в вечерний Париж или в другой неведомый город или театр со счастливыми и плачущими куклами.

    И я там тоже есть – с отложным воротничком, который был у Эдит Пиаф в Париже, в волшебном тридцатом году.

  • Давайте говорить про осень!
    Не успела сегодня проснуться и думала, хотя это было даже не думой, а радостью: "От чего столько счастья?"

    Потом поняла, уже проснувшаяся, с врученным, в возвращенным мне даром мысли: "Это из-за желтого". В субботу ко мне приходили гости, знакомый батюшка, знаете, что он мне сказал? "Человек не должен бояться сойти с ума. Страшно сойти с совести".

    И я теперь ничего не боюсь, только радуюсь! Да, это из-за желтого! Из-за того, что выглянешь в окно, а там - холмы желтизны вдоль горизонта под ватными туманами - старыми одеялами. Будто возвращаешься домой, к своим холстам, к своему книжному шкафу. Осенью кажется, что вся твоя комната наполнена удивительным - какими-то забытыми, чудесными игрушками от старых мастеров, каждой чашке осенью радуешься. Просто надо в сумерках поставить чашку под лампу, залить залотым светом, таким же, как от фонаря - и вот тебе сказка.

    Что вы читаете? Я сейчас буду "Город Солнца" Туве Янссон.
    А пекли ли вы шарлотку?
    Я пекла.

  • Всем осеннего утра или вечера, думаю, оба времени хороши)

    Спасибо всем, кто читает мою осень, было бы здорово, если бы кто-то писал и свою) Ну, еще не зима, подождем. А хорошо, что еще не зима - не будем торопиться, каждый день же - чудесен.

    Середина октября - время волшебное, более волшебное, чем День всех святых. И все же - пора готовиться к тыквам, не надо ничего плохого про них думать, нет там никакой нечисти - одна чистота и сказочная радость.

    С серединой осени вас!

    ***

    В шифоньере, в нижнем ящике с дном из фанерной досточки, которая все время неверно, по-стариковски проваливалась, бабушка хранила старые наволочки и простыни – ситцевые, чистые, латаные.

    Когда в бабушкин огород приходил октябрь, быстро, споро куда-то унося еще вчера зеленую траву, листву, тыквы и даже нежные, светящиеся яблоки, когда приходил октябрь, трудолюбивый, как монах, бабушка доставала из нижнего ящика старую наволочку, рассматривала ее на свет вдруг обнаженного окна с ясным небом, с белой тюлевой занавеской, чистой и хрупкой, как паутина в лесу, и говорила: «На три мешочка хватит».

    Мешочки она шила тем же вечером, под вечерней, золотой лампой, под радио с далекой песней от такой же женщины, как моя бабушка – она сидит в дальнем городе, тоже при лампе, но с длинными темными косами и поет: «Снегопад, снегопад, не мети мне на косы». А у бабушки моей кос не было – только скромные пряди по плечи. Запрещенная для меня игла, загадочная и мощная, как из яйца, которое – в утке, которая – в зайце, и все они – из волшебного сундука. Катушка белых ниток, мучительно желанная мне, неумелой, стежки, стежки, растущие, как ботва на огороде, и темно-синее окно, полное отсветов от других окон, фар, фонарей. Запах ужина и огня из кухни и трудолюбивая, как октябрь, бабушка.

    Мешочки выходили полосатые: полоска широкая, светло-лилового таинственного цвета. Потом полоска узкая, белая, и снова – широкая, сероватая, не подверженная ни времени, ни выцветанию. Мешочки шились из давно хранимой, старой наволочки, на которой еще спала бабушкина мама, моя прабабушка, никогда мною не виденная: в длинной юбке, в черном платке, с темными косами, как у той женщины с песней. Она пришла к нам в жизнь из тех миров, где есть белая церковь, прялка, вышитый рушник, хранимый в коричневом чемодане, на дне, покрытым листком газеты «Известия».

    Бабушка обметывала все края и вышивала по широкой серой полоске слово укроп. Или петрушка, или чистотел, и все засушенные травы в это засыпающее время, освященное предзимним бытом, дымом, тыквенной ботвой, пересыпались в мешочки из старчески-чистых наволочек, но были и зеленые травы. Сильная осока, пучки петрушки, яркие, влажные от серого предноябрьского тумана, полного всех нужных сейчас запах – прелых яблок, мощных тыкв из сказок про Золушку, про английских пилигримов, про кельтов и дома с горящей свечой в ночном окне.

    А через две грядки, черным сном спящие под соломенной россыпью ботвы, на краю огорода, у ржавой железной проволоки – примула, последняя, вспыхнувшая желтым, на таком изумрудном стебле, каким не бывать ему ни в июне, ни в августе.

  • Осень - мое любимое время года. В этом году она прекрасна, но я смотрю на нее как бы из окна, потому что год что ли такой беспокойный, всякие дела и заботы ведут меня параллельно этим краскам.
    Обычно осенью я спокойна и деловита, а нынче беспокойна, суматошна и пью впечатления взахлеб, не успевая их даже посмаковать.

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

  • В ответ на: Обычно осенью я спокойна и деловита, а нынче беспокойна, суматошна и пью впечатления взахлеб, не успевая их даже посмаковать.
    Я вас очень хорошо понимаю)
    Я тоже беспокойна, я, если уж честно, всегда беспокойна, но заставляю себя замереть, прошу мир замереть, ищу дверь и вхожу, и живу.

    Осень я раскладываю на части, и каждой - свое место. Сегодня думала о том, что кто-то где-то, в небольшом доме, возле очага режет тыкву над кастрюлей. Женщина средних лет в белом чепце и в длинной зеленой юбке готовит ужин, а на дубовом некрашеном столе разложены яблоки, пучки сушеной полыни и стебли спаржи. Замерла с полотенцем и смотрит на кого-то, вошедшего в вязанкой хвороста с первых холодов в ее дверь. И смеется.

  • Это я! Только все дело было по другому. :biggrin:

    Я порезала тыкву кусочками, пожарила лук и чеснок, туда же тыкву, потом залила бульоном, проварила, взбила блендером и добавила сливок. Бульону перелила, но все равно получилось вкусно. :бебе:
    На столе были разложены брынза, кабачковая икра и квашеная капуста.
    И смеялась, да, на вошедшего с морозов с лампочками для дома. :knix:

    Главное, я думаю здесь - радость момента.

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

  • Смотрите, как изменилась осень, помните ее, молодую и летнюю? А сейчас ее не узнать, скоро совсем побелеет, и будет с нами зима.

    Берегите себя. Заварите чашку теплого чая, устройтесь поудобнее и читайте про первый снег.

    ***
    Первый снег похож на подарок, на старую открытку с Новым годом, вдруг найденную под вечер, после скучного плоского полудня с пустым окном. Долго не включали лампу, словно забыли, что под зеленым абажуром с паутиной трещин от времени хранится вечернее золото.

    Открыли зачем-то шкаф – убрать наконец-то вещи, и вдруг наступает вечер, и на верхней полке, там, где детские книги и медведь в клетчатом платье, давно привезенный папой из ГДР, увидели ту открытку. Голубой квадрат картона, по нему кусочками ваты – сугробы. Треугольник красного бархата – грудь снегиря, и каким-то серебряным песком на клеевой основе – слова: С Новым годом! В каком году мы эту открытку клеили, какого счастья мы тогда ждали?

    Серебряный песок и вата – это еще не снег, и октябрьский белый иней – это еще не снег, но это уже подарок, как тот, что приходит рано, не ко времени из дальних городов, посланный беспокойной тетей, как почтовый голубь: «А вдруг не получат к тридцать первому декабря? Уж лучше заранее».

    И где-то в конце ноября папа приходит домой с белыми от стылой влажности усами и говорит: «От тети Ларисы получил сегодня». Первый новогодний ящик, фанерный, заколоченный гвоздями, и с каждым вырванным клещами гвоздем – все ближе чудо, и первое, что видим – снова открытку, но не доморощенную, с ватным снегом, а типографскую, крепкую, купленную в почтовом отделении дальневосточного города, где уже давно зима да мороз. Тетина открытка с Дальнего Востока – тройка с бубенцами, с разноцветным санями, с лихим Дедом Морозом в голубом, прекрасном и богатом одеянии, и открытку эту можно рассматривать до февраля.

    Первый снег октября – это первые рукавицы, первый пар из чая в пластиковом стаканчике, купленный на холоде, в киоске с пирогами, и никогда чай не бывает таким сладким, как в конце октября, когда все осеннее – все последнее: яркое, терпкое, сладкое. Рябина и редкая ягода на кусте боярышника, потерявшего все – и плоды, и листья, но тайно светящая алым глазом из черных сплетенных веток под первым снегом.

  • И ничего, что я дурак, всё равно
    В природе всё не просто так суждено.

  • Извините, не поняла вас)

  • Осень - это первый снег. Он покрывает землю и становится чисто и правильно. Он сыпет первыми хлопьями, закрывая то черное, неправильное, что есть в твоей жизни. Его там не должно быть, но оно есть. И когда падет первый снег, ты опять вспоминаешь, что жизнь прекрасна и удивительна.

    "Все заканчивается на этом свете, рано или поздно" ©

  • Белый цвет - это обращение чего-то в ничтО, обращение в пустоту, это умирание, это саван. Осень соответственно это старость, дряхлость, неудача, поражение, умирание и предчувствие зимы т.е. смерти. А смерть это всегда..., ну почти, - печаль, глупость, неудача и разочарование.

  • Саш, Смерть - часть Жизни.

    И ничего, что я дурак, всё равно
    В природе всё не просто так суждено.

  • В ответ на: Саш, Смерть - часть Жизни.
    ну да, а жизнь - часть смерти, все верно

  • Теперь осталось сказать чьи части Жизнь со Смертью - и "привет честной компании!")))

    "Неизбежны только смерть и налоги." Б. Франклин.

Записей на странице:

Перейти в форум

Модератор: