"Птица-тройка".

Фрагмент 3 (стр.152-153):
"С течением времени мелкие феодалы или дворяне выросли в боль
шую политическую силу, составившую, в период образования Русского
централизованного государства, прочную опору великокняжеской вла
сти. В середине XVI в. Иван Пересветов выступил с целеустремленной,
подробно разработанной программой государственного устройства,
выражавшей интересы и настроения политически окрепшего дворян
ства. Эта программа была резко направлена против бояр — вельмож,
которых Пересветов презрительно третировал как ленивцев, трусов
и изменников. Он восставал против того, что бояре не по заслугам,
пользуясь только знатностью своего рода, близко стоят к государю,
и требовал, чтобы людей выдвигали не по знатности их происхожде
ния, а по заслугам. Не на вельмож должен опираться государь,
а на дворян — „воинников", которых он должен любить и лелеять
и в отношении которых Пересветов призывал его проявлять неисто
щимую щедрость. С этой точки зрения Пересветов ополчается против
рабства, ибо холоп не заинтересован в том, чтобы добыть себе и князю
своему чести. Разумеется, бояре не согласятся добровольно отказаться
от своей власти, и одним из важнейших требований своей программы
Пересветов выдвигает „грозу", которая должна тяготеть над всем
государством и в первую очередь обрушиться на нерадивых вельмож.

Если мы внимательно присмотримся к нашему памятнику, то в заро
дышевом виде найдем во второй редакции элементы дворянской про-
граммы Пересветова. В первой редакции не проводится принципиаль
ной разницы между князем и его боярами. Бывает князь щедрый,
бывает и скупой, точно так же и бояре делятся на щедрых и скупых.
Если есть между ними какая-нибудь разница, то разве только в мас
штабах, и служить не зазорно ни тому, ни другому, был бы только
господин добрый: „Доброму бо господину служа, дослужится слободы,,
а злу господину служа, дослужится большей роботы. Зане князь
щедр, аки река, текуща без брегов сквози дубравы, напаяюще не
токмо человеки, но и звери; а князь скуп, аки река в брезех, а брези
камены: нелзи пити, ни коня напоити. А боярин щедр, аки кладяз
сладок при пути напаяеть мимоходящих; а боярин скуп, аки кладязь
слан". Во второй редакции уже проводится резкая грань между
князем и боярином и, по мнению автора, лучше служить скупому
князю, чем щедрому боярину. „Лучше бы ми нога своя, — пишет
автор Моления, — видети в лыченицы в дому твоем, нежели в черлене
сапозе в боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служити тебе, нежели
в багрянице в боярстем дворе". Он предпочитает пить воду в княже
ском дворе, чем мед во дворе боярском, или принять испеченного
воробья из рук князя, чем баранью лопатку „от государей злых"
(подразумеваются бояре). В первой редакции окружающие князя
„думцы" подразделяются на добрых и лихих; первые приносят пользу,
а вторые — зло: „То не море топить корабли, но ветри; не огнь тво
рить ражежение железу, но надымание мешное; тако же и князь не
сам впадаеть в вещь, но думци вводить. 3 добрым бо думцею думая,
князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меншего
лишен будеть".Во второй редакции автор послания выступает про
тив думцев вообще, независимо от того, добрые ли они или лихие,
и выдвигает ставшую впоследствии, в XVI в., столь излюбленной идею
о том, что князь сам должен владеть государством: „Не корабль
топит человеки, но ветр; тако же и ты, княже, не сам владевши,
в печал введут тя думцы твои"."

К о м м е н т а р и й. Интересующее нас слово "господин" по какой-то причине задействовано в том месте текста "Моления", которое как раз содержит в себе "элементы дворянской программы Пересветова", т.е. элементы языка XVI в..

Фрагмент 4 (стр.155-156):
"Приведенные наблюдения над текстом Слова Даниила Заточника
дают нам основание характеризовать это произведение (во второй
редакции) как памятник ранней дворянской публицистики, где в зача-
точной форме встречаются уже те требования дворянства, которые
позднее, политически окрепнув, оно заявило полным голосом.
В связи с этим решается и вопрос о хронологической последова
тельности обеих редакций. В этом вопросе до сих пор нет ясности.
Некоторые исследователи (П. А. Безсонов, Е. И. Модестов, П. П. Минда-
лев и др.) считают, что та редакция, которая в литературе условно
называется Словом Даниила Заточника и приурочивается к XII в.,
действительно является первой редакцией, предшествующей так назы
ваемому Молению Даниила Заточника (вторая редакция), относящемуся
к XIII в. Другие исследователи (Ф. И. Буслаев, А. И. Лященко,
В. М. Гуссов, Н. К. Гудзий и др.) в вопросе о хронологическом
первенстве обеих редакций отдают предпочтение Молению. Надо,
однако, отметить, что представители и той и другой стороны руко
водствуются почти исключительно формальными соображениями: сте
пенью конкретности материала, филологическим анализом текста обеих
редакций, характером расширения или сокращения отдельных изрече
ний, композиционным их распределением по Слову и Молению и т. д.
Между тем для правильной датировки памятник следует прежде всего
изучать с точки зрения его идейной направленности, отражающей
общественные веяния определенного времени.
Рассматривая под этим углом обе редакции послания Даниила
Заточника, приходишь к убеждению о хронологическом первенстве
Слова. Проповедуя всеспасительность „милостыни" и превознося
„княжую правду", Слово Даниила Заточника в первой редакции тесно
связано с такими памятниками, как Повесть временных лет (или
вошедший в ее состав „Начальный свод") и Поучение Владимира
Мономаха. Возникновение этой редакции естественно поэтому отнести
к концу XI — нач. XII в. (с некоторыми последующими вставками,
вроде заявления „князя Ростислава" о Курском княжении). Моление
Даниила Заточника (вторая редакция) возникло уже в других обще
ственных условиях. Будучи по своему содержанию и идейной направлен
ности памятником ранней дворянской публицистики, Моление в дошед
шем до нас виде скорее всего возникло в тот период, когда дворян
ство начало уже чувствовать свою силу и значение, но не настолько
еще выдвинулось на арену общественной жизни, чтобы выступить
с хорошо разработанными и четко сформулированными политическими
требованиями. Период этот падает на XIV в., т. е. как раз на то время,
которое С. П. Обнорский, изучивший обе редакции со стороны их
языка, признает приблизительной датой составления второй редакции.
Не настаивая на абсолютной точности этой датировки, можно все-
таки констатировать, что Слово Даниила Заточника, возникшее еще
в Киевской Руси, является памятником более ранним, чем Моление.
Последнее было составлено уже в Суздальской, точнее даже в Москов
ской Руси, и в нем впервые зазвучал голос молодого дворянства,
выступившего с требованием сильной и грозной княжеской власти,
опирающейся не на бояр, а на преданных своему государю „множе
ство воев"."

К о м м е н т а р и й. На примере истории текста "Моление Даниила Заточника" мы прекрасно можем видеть, как перекраиваются ранние произведения (для нашего случая "Слово Даниила Заточника") для нужд последующих поколений людей. Поэтому в том, что кто-то мог в XVIII в. переработать исходный , пусть даже и многочисленный, материал и создать совершенно новое произведение, ничего сверхестественного нет: всё в духе существовавшей ранее традиции. Другое дело, что уровень литературности "Слова о полку Игореве" таков, что с ним не может сравниться даже В.Шекспир.

______________________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
И.У. Будовниц. "Изборник" Святослава 1076 года и "Поучение" Владимира Мономаха
................... и их место в истории русской общественной мысли.......................
..............................(в кн.: ТОДРЛ, т.X, 1954)............................................

Фрагмент 1 (стр.61-62):
"Кто бы ни были авторы „Изборника" 1076 года, для нас важен
факт, что, возникнув в обстановке обостренных социальных отношений,
„Изборник" оказал большое влияние на дальнейшее развитие русской
общественной мысли. Еще Ф. И. Буслаев отметил, что помещенные
в „Изборнике" поучения детям Ксенофонта и Федоры являются „образ
цом** и основой" „Поучения" Владимира Мономаха". Едва ли можно
согласиться со столь категорическим утверждением, но Владимир Мо
номах несомненно хорошо был знаком с „Изборником" 1076 года и,
как увидим дальше, сходился в некоторых своих взглядах с автором
„Изборника". На связь „Поучения" Владимира Мономаха с „Изборни
ком" 1076 года указывали также А. Галахов, И. Порфирьев, С. Прото
попов, И. Н. Жданов, Н. В. Шляков, И. М. Ивакин, Н. П. Попов.3
Ф. И. Буслаев считал „Изборник" 1076 года также „первоначальным
образцом" „Златой цепи", причем „расположение самых поучений по
материям... указывает на ту же систему, которой пользовались соста
вители книг, известных под именем «Пчелы»". Огромное влияние оказал
„Изборник" 1076 года на „Измарагды", в которых помещались „Сто-
словец" Геннадия, первая половина „Слова некоего отца к сыну", „Слова"
Иоанна Златоуста и Менандра Мудрого о женах и некоторые другие
материалы из „Изборника" 1076 года. Кое-какие отрывки из „Изборника"
1076 года вошли в „Моление" Даниила Заточника и в Кормчие. Исследо
ватель этого вопроса А. С. Архангельский считает, что для „Измарагдов"
едва лине древнейшим исходным прототипом был „«Изборник» 1076 года.
По крайней мере, и в общем характере содержания и в подборе самих ста
тей нельзя не видеть между первыми и последним довольно заметной
близости."

К о м м е н т а р и й. До 1790 г. (год смерти кн.М.М.Щербатова) "Изборник Святослава 1076" находился в библиотеке названного опального историка. А после траурных событий эта древнейшая рукопись (реликвия Дома Рюриковичей) была конфискована императрицей Екатериной II под видом покупки библиотеки покойного князя-рюриковача. Оказывается, что Святослав Киевский, чьим именем назван рассматриваемый "Изборник," являлся прямым предком князю М.М.Щербатову. Иными словами, оба князя - Ольговичи. Или, герои поэмы "Слово о полку Игореве" (кн.Игорь, Святослав, Всеволод и др.) и кннязья Щербатовы - это всё одна большая семья Ольговичей.
В о п р о с: что, кроме чувства негодования к императрице Екатерине II и всему Дому Романовых, мог испытывать кн. М.М.Щербатов - обладатель реликвии Дома Рюрикрвичей "Изборником Святослава 1976", который является свидетельством прав Рюриковичей на обладание верховной власти в Российском государстве?

Фрагмент 2 (стр.63):
"Поучение Владимира Мономаха дошло до нас в единственном списке
Лаврентьевской летописи под 1096 годом. Впервые „Поучение" издал
(с помощью И. Н. Болтина) в 1793 году известный собиратель рус
ских "древностей А. И. Мусин-Пушкин, которому принадлежал древ
нейший список Лаврентьевской летописи. Уже первые издатели „По
учения" по достоинству оценили огромное значение этого памятника
для истории русской культуры. В „Предуведомлении" к изданию памят
ника „Поучению" придается не только большое научное, но и полити-
ческое значение, поскольку „духовная" была призвана опровергнуть
распространенное в то время мнение о том, будто Киевскую Русь
населял „народ дикой, препровождающий жизнь кочевую, без законов,
без наук". Наоборот, „духовная" показывает, что „были в отечестве
нашем в самых отдаленных временах премногие города в состоянии
цветущем"; что „предки наши законами управлялись"; что „мы видим
у праотцев наших нравоучение в самом совершенстве"; что „праотцы
наши хотя не ездили толпами в чужие края для мнимого просвещения,
однако не можно о них заключить, чтобы они языков иностранных не
знали, а тем паче, чтоб на природном своем худо изъяснялись" (едкий
намек на господствовавшую в то время среди русского дворянства
галломанию,—И. Б.); что „великие наши князи, при всей их тогдашней
пышности, были весьма хорошие хозяева". Наконец, „Духовная сия
показывает, что российские князи не только воевали порядочно, но
с крайним соблюдением воинских правил". Впервые как исторический
источник использовал „Поучение" H. M. Карамзин, и с тех пор оно
прочно вошло в научный оборот, являясь предметом изучения историков
и литературоведов.
(...) Спустя 20 лет после изда
ния „Поучения" (в декабре 1813 года) А. И. Мусин-Пушкин писал К. Ф. Калайдо
вичу, что, издавая „Поучение", он имел единственную „цель показать отцев наших
почтенные обычаи и нравы (кои модным французским воспитанием исказилися). . .
Сии примечания причинили мне много неприятностей, и не одни французы (к со
жалению) меня у Двора бранили" (Записки и труды Общества истории и древностей
российских, ч. II. М., 1824, отд. II, стр. 29).

К о м м е н т а р и й. А.И.Мусин-Пушкин завладел Лаврентьевской летописью отнюдь не благодаря случайному стечению обстоятельств. Первоииздать "Слова" А.И.Мусин-Пушкин путём совершения целенаправленной махинации с использованием своего поста обер-прокурора Священного Синода, назначенного в августе 1791 (акт назначения на должность не вошёл в свод законов Российской империи; почему?).
Самое важное в издании "Поучения" А.И.Мусиным-Пушкиным в 1793 г. являются "Примечания", которые по своей сути имеют антиромановский (проти Екатерины II - в частности) настрой. А это признак того, что А.И.Мусин-Пушкин в чём-то подыгрывал кн.М.М.Щербатову.

______________________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
А. С. ОРЛОВ. Книга—орудие социальной борьбы. По материалу русского средневековья.
(в кн.: ТРУДЫ КОМИССИИ ПО ДРЕВНЕ-РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ АКАДЕМИИ НАУК •I , 1932)

Фрагмент 1 (стр.3):
"Термин «книга» имеет много значений. Если обратиться к русскому
средневековью, то термин этот значил: вообще изображенное графически
(книга—в обычном понимании; книгы = письмо, частное, напр. Верхуславы
к Симону, дипломатическое, напр. Мамая к Димитрию Донскому; книга =
буква, примеры из переводных главным образом памятников, см. Мате
риалы для словаря др.-русского языка И. И. Срезневского), литературное
произведение, писанное или печатное («книга, глаголемая» и т. д., «Книга
Александр», т. е. повесть об Александре Македонском), грамотность, обра
зованность («муж благ, книжен и постник», «учен» или «неучен» «книгам»)
и виды внешнего оформления (свиток, столбец — и кодекс = книга)."
______________________________________

Фрагмент 2 (стр.5-6):
"Воинствующие Феодалы первых времен плохо осваивали «святую»
книгу, редко употребляли ее своеручно, как орудие воздействия. Такие
писатели, как Мономах, грецизированный новой жреческой кастой, были
редким явлением. Хотя вторая часть его «поучения», практическая,
и опровергает первую, написанную в стиле сантиментального христианизма,
все же этот бродячий вояка пытался воздействовать книгой. Большинство
же представителей военного слоя Феодалов предпочитали действовать прямо
оружием. Вспомним, например, летописный анекдот о религиозном прении
князя Глеба с ФИНСКИМ волхвом, словесную проповедь которого князь
прекратил топором, заранее спрятанным в плаще. Военный Феодал уни
чтожил Финскую магию не книгой-магией, а ударом.
Если военный Феодал и усваивал книгу, то все же чуждался ее
«святого» жанра. Он или усваивал заграничный жанр несвятой книги или
создавал его сам, в лучшем случае лишь метафорически играя образами
и старой и новой магии. Хорошим тому примером может служить «Слово
о полку Игореве», где старые божества помянуты лишь как стильная
прикраса, а новое — как топографическое указание. О христианизме в этом
памятнике кон. XII в. нет и помину, наоборот, — он весь состоит из
недозволенных элементов, звуча военной песней, полный отрицаемым
реализмом, что позволяет видеть в нем выступление против книжной магии
последнего образца".

К о м м е н т а р и й. Почему первоиздатель "Слова" граф А.И.Мусин-Пушкин издал в 1793 г. "Поучение Владимира Мономаха" под названием "Духовная", снабдив эту публикацию своим насквозь идеологизированным комментарием?
Не является ли эта публикация тем самым "орудием воздействия" против верховной власти в лице императрицы Екатерины II, как представителя Дома Романовых, узурпирующего Московский трон в 1613 г. ?

Фрагмент 3 (стр.6-7):
"(...)«Слово
о полку» — архаично, стиль его от родового строя, от уклада военных
бродяг, еще не вполне осевших на местах новой территории. «Слово» все
еще вспоминает золотое время Мономаха и жалеет, что нельзя навек
остановить это время.
(...) Сравнение «Слова» с другими военными повестями показывает,
насколько оно одиноко в стиле. Эти другие повести писаны не «песнотвор
цами» бродячих родовых отрядов, а грамотеями канцелярий, вполне феодализо-
ванными выучениками новой клерикальной школы. Борьба повествователь
ных стилей, обнаруживаемая данным сопоставлением, показывает социальную
борьбу отдельных групп внутри господствующего слоя, выраженную в книге.
(...) Вот, в силу социальной борьбы между светским и духовным слоями
Феодальной верхушки, борьбы, между и внутри этих слоев, при невме
шательстве незаинтересованной массы населения, и совершилось исчезно
вение «Слова о полку Игореве». Здесь и кроется причина, почему «Слово
о полку» дошло лишь в одном, провинциальном списке. Клерикаль
ные грамотеи лишь по недосмотру сохраняли его в монастырской биб
лиотеке".

К о м м е н т а р и й. Исследователь "Слова" академик А.С.Орлов в своей статье называет предмет исследования: поэма "Слово о полку Игореве", как орудие социальной (политической) борьбы.

Фрагмент 4 (стр.7-10):
"(...) И вот мы встречаемся в конце XIV в. с характеристикой Димитрия Дон
ского, отметившей, что он «не учен бе книгам», в особенности, значит,
святым книгам. Может быть, поэтому опять возникли в то время под
ражания «Слову о полку», восстановлявшие его военный звон, вместо коло
кольного. Когда же обозначилась абсолютистская система и Москву воз
вела в «третий Рим», после борьбы за этот титул и его инсигнии между
нею, Новгородом и Тверью, Иван Грозный в усиленной степени предался
жанру святой книжной магии, не удерживаясь однако от озорных элементов
военного феодализма. Он представлялся святошей, по всем правилам цити
ровал «писание», но тут же отмечал, что знает, как «по четкам матерно
лаются». Он интенсифицировал книжность, заведя печатание, но пренебрег
принять его в свои руки, оставив в руках жреческой касты.
Борьба книгой и с книгой сказывалась не только между военными,
светскими и церковными феодалами, но и в среде главных грамотеев,
внутри самой церковной касты.
(...)Эти два обстоятельства и увеличивают сложность взаимоотношений
внутри клерикальной массы. Большинство ее слоев и прослоек, владевшее
грамотой и оперировавшее книгой, проводило ею разные элементы идеоло
гической гаммы, соответственно социальным неравенствам и несогласиям
разных клерикальных группировок в разные отрезки времени. Отсюда
происходили ереси и расколы, отсюда проистекало деление книг на истин
ные, сокровенные, отреченные и ложные, индекс которых, организованный
еще в Византии и дополненный в Болгарии, продолжал свое пополнение
и в России. Борьба книгою в клерикальной среде, с вовлечением сюда и
«светских» элементов, особенно остро сказывалась в столкновениях с «ере
тиками» в периоды сдвигов Феодальных отношений,—например, в конце
XIV в., в XV—XVI и в XVII—XVIIIвв. Еретические книги жгли, как это,
например, сделал Иван Грозный с альманахами. Но если, в свою очередь,
еретики вешали кресты на ворон, щепили иконы, выплескивали в печку
причастье, то очевидно они уничтожали и книги враждебного культа. По
крайней мере в конце XV в. «еретики предлагали сжечь писания св. отцов
за то, что помещенное в них пророчество о семи тысячах лет не сбылось»
(И. Хрущов. Исследование о сочинениях ИосиФа Санина, СПб. 1868 г.,
стр. 158). Если и не жгли книги, то сторонились от них, не допускали
в свою среду, как это делали раскольники по отношении к Никоновской
печати. Есть впрочем известие о сожжении и потоплении свыше 200 книг
соловецкими раскольниками в 1669 году (см. Чтения в Общ. истор. и
древн. росс, 1846 г., кн. III, отд. I, стр. 36—38).
(...)Среди разнообразных типов внутреннего, да и внешнего оформления
средневековой книги особенно показательною для констатации социальной
борьбы является серия посланий и памфлетов, в виде «грамотиц» и «тетра
док». Уже прежние исследователи и композиторы истории литературы,
например, Н. С. Тихонравов, особенно охотились за этой, в большинстве
ненарядной книжностью (раскольничьи тетрадки). Эти книговидные произве
дения исполняли роль злободневной «прессы», отзываясь на самые больные
вопросы социальных отношений и появляясь обильно именно в моменты
обострения социальной борьбы. Некоторые из них адресовывались опреде
ленному лицу, но все без исключения назначались для всеобщего сведения,
для целого круга читателей. Эти грамоты, грамотки, тетрадки существовали
сначала каждая отдельно, но лишь немногие из них дошли до нас в подлин
нике и в отдельном существовании, случайно сохранившись в архивном или
сыскном учреждении средневековья (см. упоминание тетрадок Пересветова
в описи царского архива, или нахождение раскольничьих писем и записей
заговоров, песен и т. п. в сыскном приказе). Бытуя сначала отдельно, такие
грамоты, грамотки и тетрадки вносились затем в сборники, соединялись в них
с другими произведениями, иногда по принципу сходства, или по авторству,
кодифицировались (напр.: в летописи — поучение и письмо Мономаха,
послание Василия о рае на земле и т. п.; в других сборниках разного
состава — тетрадки Пересветова; в виде особых сборников — «Просвети
тель» ИосиФа Волоцкого, переписка Грозного с Курбским, сочинения Ма
ксима Грека и т. п.). Внесение в сборники иногда сопровождалось тенден
циозной переменой оформления статьи, так, напр., один из памфлетов Ермо-
лая-Еразма по земельному вопросу, переделанный в виде проповеди, был
внесен в авторитетный сборник проповедей — «Златоуст», в целях оглаше
ния с церковного амвона (И. Е. Забелин. Опыты изучения рус. древностей
и истории, ч. I, М., 1872, стр. 185—186; В. Ф. Ржига. Литературная
деятельность Ермолая-Еразма, стр. 155, 193 и ел.)".

К о м м е н т а р и й. По словам графа А.И.Мусина-Пушкина поэма "Слово о полку Игореве" была найдена в "тетрадке". Вопрос: по какому принципу и с какою именно целью была "кодифицирована" мусин-пушкинская "тетрадка"?

Фрагмент 5 (стр.10-11):
"Беглый поток примеров, заимствованных нами из средневекового
материала, назначен иллюстрировать следующие основные положения:
Книга есть продукт и средство проведения классовой идеологии,
поэтому все элементы книги (содержание, структура его и внешнее оформ
ление) являются фактом идеологическим.
Классовое давление на книгу не исчерпывалось цензурой; сама цен
зура не исчерпывалась политическим, правительственным воздействием.
Книга не являлась только жертвой (в руках господствующего класса),
она активно выступала, как орудие классовой борьбы."

К о м м е н т а р и й - в о п р о с: Кто из исследователей "Слова" изучал "внешнее оформление" книги 1800 г., как "факта идеологического" (по определению ак. А.С.Орлова)?

________________________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
В. Ф. РЖИГА .Опыты по истории русской публицистики ΧΥΙ века .Максим Грек как публицист
.....................................(в кн.: ТОДРЛ, 1934 г.).......................................

Фрагмент 1 (стр.31):
"(...)Хотя Максим Грек не
склонен был делать радикальных практических выводов из своих обличений
монашества и духовенства, однако жизненная действенность их была на
уровне острых вопросов тогдашней общественной жизни. Еще в 1858 г.
И. В. Беляев писал: «Несомненно влияние на Стоглав сочинений пр. Максима
Грека. Всякий, кто прочтет сочинения этого замечательного писателя
и после него Стоглав, не может не заметить влияния не только мыслей,
«о даже иногда как будто выражений Максима на мысли и выражения
царя Иоанна в его вопросах собору... Сколько, например, сходства, но
сколько и различия, если сравнить только написанное о духовенстве,
в особенности о монашествующем, у пр. Максима и в Стоглаве».
И позднейшие исследователи в той или и иной Форме допускали влияние
произведений Максима Грека, обличающих монашество и духовенство,
на царя Ивана Васильевича и признавали их роль в подготовке Сто
главого собора."

К о м м е н т а р и й. Год публикации статьи В.Ф.Ржиги о идеологических работах Максима Грека - 1934. Это время острейшей борьбы в ССССР с бюрократией и партократией. Не является ли разговор об обличении монашества и духовенства" скрытым обличением существовавшей в ССССР такой беды как партократия, решительно не хотящей трудиться на благо страны.

Фрагмент 2 (стр.37):
"И светские правящие феодалы нашли свое место в обличениях
Максима Грека. Это замечательно тем более, что взаимная культурная
близость между Максимом и виднейшими представителями московского
боярства двух поколений вне всякого сомнения. Достаточно назвать
красноречивые имена И. Н. Берсеня-Беклемишева, кн. Вассиана Патрикеева,
Ф. И. Карпова, кн. П. И. Шуйского, кн. Курбского и др., чтобы вспо
мнить, насколько тесны были эти связи. Но дружба и близость с лучшими
представителями боярства не заслонила от взора Максима отрицатель
ных явлений и фактов в деятельности правящего слоя. Раскрытию их
посвящены два произведения: 1) «Слово о неизглаголаннѣмъ божіи про-
мыслѣ, благости же и человѣколюбіи, въ томъ же и на лихоимствующихъ»
и 2) «Слово, пространнѣе излагающе, съ жалостію, нестроенія и безчинія
царей и властей послѣдняго житія.» Оба произведения, как надо думать,
относятся по времени своего возникновения к эпохе середины и конца 30-х
годов XVI в., т. е. к ранним годам малолетства'Грозного."

К о м м е н т а р и й. Князь М.М.Щербатов (1730-1790) пишет в конце 1780-х памфлет на правление всего Дома Романовых. Интересно то обстоятельство, что это сочинение опального князя-рюриковича, являвшимся прямым потомком князей Ольговичей - героев поэмы "Слово о полку Игореве", было опубликована А.Герценым в 1858 г. в Лондоне вместе с сочинением А.Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", которое писалось в тоже время, что и памфлет Щербатова. И вот вопрос: мог ли кн.Щербатов иметь общие интересы с А.Радищевым и первоиздателем поэмы "Слово о полку Игореве"?

Фрагмент 3 (стр.49, 54):
"Публицистические тенденции Максима Грека, проводимые в Слове на
лихоимсгвующих, не только свидетельствовали о верной ориентации автора
в тогдашней социальной действительности и предваряли законодательство,
но в то же время находили себе живой отзвук и дальнейшее развитие в лите
ратуре того времени. Нам уже приходилось указывать в другом месте,
что Иван Пересветов (писавший около 1546—1549 гг.) останавливается
на тех же конкретных проявлениях преступного корыстолюбия наместников
и волостелей, какие знакомы нам по Максиму Греку.

(...)Как видим по содержанию Слова , конкретные
обличения его сводятся к следующим основным пунктам:
1) Правители, охваченные страстью сребролюбия и лихоимства, при
тесняют подвластных всевозможными денежными поборами и принудитель
ной постройкой дорого стоящих домов.
2) Вопреки призывам слова божия, они беззаконно пируют, преда
ваясь пьянству и разврату, отвергая поучение пастырей и советы много
искусных старцев.
3) Внешние отношения государства они определяют, руководствуясь
одной мыслью только бы расширить пределы своей державы; поэтому опол-
чаются против единоверных народов, а о защите церкви христовой от ее
врагов магометан совсем не думают.
4) Во главе церкви нет тех поборников и ревнителей царства, которые
изобличали бы злоупотребления правителей, и какими некогда были: Самуил,
Нафан, Илия и Елисей, Амвросий, Василий Великий, Иоанн Златоуст.

К о м м е н т а р и й. Князь М.М.Щербатов, как публицист и историк, мог быть хорошо осведомлён о трудах Максима Грека и перенять от него запал идеологической борьбы.

Фрагмент 4 (стр.107):
"(...) Культурная бли-
зость между Максимом Греком и виднейшими представителями московского
боярства первой половины XVI века не заслоняла от взора Максима отри
цательных явлений и Фактов в деятельности правящих феодалов. Раскрытие
их содержат в себе два произведения, относящиеся, как надо думать,
к эпохе около 1537 г., т. е. к ранним годам малолетства Грозного,
а именно: 1) «Слово о неизглаголаннѣмъ божіи промыслѣ, благости же
и человѣколюбіи, въ томъ же и на лихоимствующихъ»; 2) «Слово, про-
страннѣе излагающе съ жалостію нестроенія и безчинія царей и властей
послѣдняго житія». Первое Слово «на лихоимствующихъ» важно как публици
стическое выступление против судебных злоупотреблений, совершавшихся·
правителями на местах. Оно предваряет губную реформу, ограничения
судебных поединков и находит себе живой отзвук в дальнейшем развитии
публицистической литературы. Второе произведение, «Слово, пространнѣе
излагающе съ жалостію нестроенія и безчинія царей и властей послѣдняго
житія» имеет в виду центральное правительство, т. е. высших предста
вителей верховной власти или тех, кто правит от ее имени. Такая тема
делает вполне понятной не только обобщенность изложения данного слова,
но и применение иносказательной формы — разговора автора с горько-
плачущей царственной женой Василией, одетой в траурные одежды и
окруженной дикими зверями. Изучение содержания этого Слова в связи,
с событиями и Фактами 30-х годов XVI в. приводит к выводу, что по·
своей реальной основе оно является аллегорией, изображающей Россию·
в правление Елены Глинской.

К о м м е т а р и й. В XVIII в. вдовствующей правительницей, как и Елена Глинская в XVI в., была императрица Екатерина II. И не случайно Максим Грек, как обличитель неправедных поступков московский правителей, у старообрядцев был очень почитаемым писателем.

_______________________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
В. П. ЗУБОВ. К истории русского ораторского искусства конца XVII—первой половины XVIII в.
......................... (Русская люллианская литература и ее назначение) ......................
................................(в кн.: ТОДРЛ, т. XVI, 1960 г.) .........................................

Фрагмент 1 (стр.288):
"Древнерусские сочинения о «Великой науке», или «Великом искусстве»,
Раймунда Люллия до настоящего времени опубликованы лишь в отрыв
ках .айти в люллианском «Великом искусстве»?
Обычно считали, что «Великая наука» была своего рода энциклопе
дией, источником знания о всех вещах и явлениях Вселенной. «Итак, —
писала в 1896 г. М. В. Безобразова, — для того, кто овладел „Великою
наукою", уже не существует всех остальных наук: они становятся излиш
ними; „Великая наука" в состоянии ответить на все вопросы и раскрывает,
следовательно, все тайны». «Наука эта является как бы символом жизнен
ного элексира и чудесного камня, найти которые стремились средние
века».
Действительно, в «Великой науке» можно найти заявления, что «сия
наука о всех прочих науках научает, тем же соборнейша есть не токмо бо
гословия, но и всех мудростей», а в предисловии к «Краткой науке» го
ворится, что когда познана эта наука, то и «иные науки добрейше позна-
тися могут и научитися».(...)."

Фрагмент 2 (стр.290):
"В начале X VI в. люллианство пользовалось огромной популярностью
в Париже. Лефевр д'Этапль (Faber Stapulensis, около 1455—1537) издал
целый ряд сочинений Люллия. Того же Люллия комментировал немецкий
гуманист Агриппа Неттесгеймский (1486—1535), известный русскому чи
тателю по роману В. Я. Брюсова «Огненный ангел». Во второй половине
X VI в. большое внимание уделял «люллианскому искусству» Джордано
Бруно (1548—1600). Объем люллианской литературы еще более возрос
в XVII в. Ограничимся упоминанием Альстеда, Санчеса, Морестелли,
де Васси. Во второй половине столетия люллианским искусством занимался
А. Кирхер (1602—1680). К нему проявлял живой интерес молодой Лейбниц.
Наконец, только в XVIII в. было предпринято Зальцингером издание пер
вого полного собрания сочинений Люллия, правда оставшееся незакон
ченным."

Фрагмент 3 (стр.291-292):
"В русских списках «Великое искусство» Люллия именуется «каббали
стическим». Такое наименование не принадлежит самому Люллию, но
стало популярным в люллианских сочинениях XVII в. Не следует, однако,
на основании этого причислять сочинения о «великом искусстве» к одному
разряду с сочинениями о «жизненном эликсире» или «философском
камне». Они не утрачивают и в этом обличий своей логико-риторической
сути.
Сумасбродный и мистически экзальтированный оборот люллианство
приняло в писаниях Квирина Кульмана, увлекшегося им в начале 1670-х
годов под влиянием книги А. Кирхера. В апреле 1689 г. Кульман явился
в Москву и 4 октября того же года был сожжен здесь на костре. Однако
не с Кульманом связано проникновение люллианства в Россию. Хотя мо
сквичи и могли услышать от него о Люллии, но не могли у него научиться
«люллиеву искусству» — настолько беспорядочно-восторженный и стили
стически вычурный характер носят его произведения. Между тем дошед
шие до нас русские сочинения именно учат «люллиеву искусству».
«Великая наука» известна у нас во множестве списков. Полное ее за
главие таково: «Великая и предивная наука кабалистичная великого бо
гом преосвященного Раймунда Люллия в Сарбоне Парижской академии фи-
лософии и богословии и прочих наук славноименитого учителя, Маиорик-
ския академии в царстве гишпанском заводчика, первоначальника, возд-
вижителя и нового учения, до его в прочих академиях непредлагаемого,
творца и уставителя».

К о м м е н т а р и й. Древнерусские книги "Аристотелевы врата", "Рафли", "Шестокрыл" и др. тоже причисляются к каббалистической традиции. К концу XVIII в. каббалистическая наука в жизни российского интеллектуального сообщества уже вовсю давала всходы. Поэтому версии написания "Слова" в XVIII в. возможно прочтение поэмы и в каббалистическом ключе.

Фрагмент 4 (стр.296-303):
"Кроме «Великой науки», в древнерусской письменности известна
«Краткая наука» в двух совершенно различных редакциях. Первая редак
ция есть дословный перевод «Ars brevis» самого Люллия. Ее incipit:
«Начинается с богом Краткая наука, яже есть во образ иного издания то-
яжде науки народныя.. .». И дальше: «Сего ради сию Краткую науку
творим, яко да Великая наука удобнейше познатися может.. .».
Эта «Краткая наука» часто сопровождает «Великую». Терминология
очень близка к «Великой науке», но имеются и некоторые расхождения
(например, medium передано «посредство», а не «средина»). По всей
вероятности, перевод «Краткой науки» и составление «Великой» при
надлежат одному лицу. Во всяком случае, «Краткая наука» предшествует
«Великой».
Вторая «Краткая наука» возникла на русской почве и является пе
реработкой знакомой нам русской редакции «Великой науки». Перера
ботка эта принадлежит Андрею Денисову. Ее начало: «Понеже Великая
наука кабалистичная, великую книгу о ней поучающую имеет, ю же везде
преносити, или скоро прочести неудобно есть всегда, сего ради вкратце из
оныя малая сия написуется». В конце указано, что «написася сия кни
жица вкратце с великия науки кабалистичныя в лето от мироздания
7233 [1725J и совершися в феврале месяце».

(...) Наряду с «Великой наукой» и обоими вариантами «Краткой науки»
встречается в списках четвертое сочинение. Оно носит различные загла
вия: «Книга нарицаемая Раймундалюлии писанных вещей»; «Книга
о разуме письма святого риторика Раймунда Люлия римского учи
теля и кавалера»; «Наука проповедей». В некоторых списках
заглавие вовсе отсутствует. Сочинение состоит из трех книг,
тесно объединенных одна с другой, на что указывают перекрестные ссылки.
В дальнейшем я условно обозначаю это произведение как «Риторику Люл-
лия».

(...) Сличение соответствующих текстов «Риторики Люллия» и «Ве
ликой науки» показывает их дословное совпадение с тою раз
ницею, что «Великая наука» более полна и в ней принят вопросо-ответный
метод изложения, тогда как «Риторика» придерживается связного и более
сжатого изложения и носит в еще большей мере характер практического
пособия по риторике. Несомненно, что «Великая наука» предшествовала
«Риторике Люллия».
Сочинение было написано в Москве, так как в книге II, беседе 4, го
ворится о быстроте движения мысли, благодаря которому «зде на Москве
седящие могут быть образом в Риме». Оно явно возникло не в расколь
ничьей среде, хотя позднее и пользовалось в ней большой популяр
ностью. Посвятивший этому сочинению специальное исследование Д. Со-
вицкий считает, что оно было написано во втором десятилетии XVIII в.
Но кем бы ни были написаны «Великая наука» и «Риторика Люллия»,
оба сочинения несомненно возникли у нас в период интенсивного интереса
к риторике вообще. Напомним, что к 1698 г. относится перевод «Рито
рики» Софрония Лихуда, исполненный монахом Чудовского монастыря
Косьмою, а к 1710 г. — написание тем же Косьмою новой «Риторики».
В промежутке между этими двумя годами появился перевод «Руки рито
рической» Стефана Яворского, сделанный Федором Поликарповым
(1705). К тем же годам относится «Риторика» Феофана Прокоповича.
Все указанные риторики, особенно благодаря стараниям Андрея Дени
сова, попали в последующие десятилетия на Выг и здесь усердно изуча
лись и переписывались. В описании Выговской библиотеки, принадлежа
щем Г. Яковлеву и относящемся к XVIII в., мы встречаем перечень це
лого ряда риторик. Знаменательно, что он открывается сочинением
Люллия:
Раймунда Люллия.
Риторика Лихудиева.
Риторика Козминская.
Риторика Стефана преосвященного.
Риторика преосвященного Феофана.
По образному выражению старообрядческих биографов А. Денисова,
он, «как пчела, люботрудне облетал все вертограды, из которых мог изв-
лещи источник премудрости, да готов будет к ответу всякому, вопрощаю-
щему о его уповании», или, по более прозаическому и резкому опреде
лению, данному его противником, он, собирая книги, «таскался» в России
по «разным и дальним городам». Только что приведенные слова: «да
готов будет к ответу всякому» — почти в точности передают основную за
дачу «Великой науки» — «соотвещати о всяцем вопрошении».

(...) Из предисловия к поморскому списку «Грамматики» и «Риторики» Фе
офана Прокоповича явствует, что люллианское искусство вошло на Выге
в систему обучения:
«Порядок сей предлежит в рассуждении словесного художества наибо
лее от орфографии поступая в этимологию, а от сего в синтаксис, в поэ
тику, в логику или в риторику. Аще же из синтаксиса поступит кто в ри-
торику, то может и той с начетом прочих книг добре риторствовати, при
совокупи к сему Раймундову философию или метафизику. И тако зде
предлагается краткий сий и ясный новосочиненный в северных странах
синтаксис, посем краткая и ясная приложена знатного российского ритора
Феофана Прокоповича риторика, а потом и сочиненные чрез риторские
места нашим ритором Андреем Дионисиевичем предлагаются два слова,
дабы желающие изучитися риторскому художеству по изучении синтак
сиса и риторики чиновне умели слагати и целые слова».
В рукописях поморского письма часто встречаются «слова» с выделе
нием риторического костяка на полях, т. е. с указанием, по какой форме
сочинена та или другая проповедь. Здесь мы ограничимся указанием
лишь на те, которые сочинены полюллиански м формам. Таково «слово»
А. Борисова, выгорецкого киновиарха (умер в 1790 г.), на текст «Кто бог
велий». На полях обозначено: «Сочинено по форме богословской». Иначе
говоря, в основу положены 9 абсолютных предикатов Люллия с добавле
нием «естества, единства, и совершенства» (составляющих предмет I части
«Великой науки»).
Семеном Денисовым, братом Андрея, написано «Рассуждение о пре-
дивном величестве природы человека».

(...) Наконец, из следующего отрывка мы окончательно убеждаемся, что
естественно-научные сведения «Великой науки» должны были всецело слу
жить «красоте слога»:
«Добри суть чювствителнии животнии, зверие, скоти и птицы, от них
же велици елефанти, крепци лви, быстри елени, скоролетательни орли,
сладкопесниви славии. Но вси сии человеческим премудрым разумом, див-
ними человека художествы смиряеми изрядне укротеваются, и толикая
оных сила, толико многомощная крепость, такова воздухоходная быстрота
человеку всепокорно покоряется».
Таким образом, навсегда покончив с представлением о «Великой
науке» как энциклопедии реальных сведений, мы открываем для историка
литературы новый способ проникнуть в лабораторию ораторских произ
ведений конца XVII и первой половины XVIII в.
Внимание и симпатии выговцев к люллианству могли поддерживаться
и тем обстоятельством, что Люллий «многая гонения страдал, но царскими
заступами, наипаче всех Филиппа короля французского оберегаем
бысть». Не так ли, как выговцы, которые, будучи гонимы господствую
щей церковью, старались заручиться покровительством Петра?
Предисловие к «Великой науке» сулило легкое и быстрое овладение
«дивной мудростью». А это было особенно важно, потому что для выгов
цев были закрыты двери и Киевской, и Московской академии. Вот почему
их и манили к себе рассказы о некоей Люллианской академии, которая
соперничает с академией Аристотеля и Петра Рамуса.
В рассмотренной нами «Риторике Люллия» имеется интересное отступ
ление, посвященное этим трем академиям. Здесь говорится, что «хвалы
достойна Академия Маиорикана, которая от двух сект в нынешнем веку
славных, от Аристотеля и Рама отступивши, последует во учении третия
секты академицкой воздвижителю, творцу и наставнику своему, великому
и предивному и просвещенному учителю, — тако Раимунда Люлия, фило
софа и богослова мудрого, цари гишпанскии и француски в грамотах своих
нарицают».И дальше:
«Слышу издалека, яко много шумов, громов, ветров, волнов от сбере
гателей Аристотеля подвизаются на истинную науку Раимунда Люллия,
но он сам от себя умел всем ответ давати, мудрыми выводами своими, аще
не тако гордо, яко на тие вторые секты философской основатель, иже
в столичном графе француском в Парижю в Сарбонской академии
дерзнул всех философов на себя возбудити, разославши по всем акаде
миям конклюзию или письмо таковое: „вся, яже писал и поучал Аристо
тель, ложь есть". Заострилися на таковую смелость и поругания Аристо
теля учителя своего все академии, но егда весь день сами искуснейшие
философове спореяся с ним вси побеждени были и ниже одной вещи не
могли довесть с Аристотеля, что бы истинную науку умела, удивишася
неслыханной мудрости Рама мудреца помянутого. И мнози пристали
к нему, и завел новую академию Аристотеля сопротивную, от имени своего
нареченную, и ныне во многих царствах обретается, аще расти и простра-
нятися ей не попускают Аристотеля ученики, но и паче иже Рамус скоро
опосле преставился и ученики его разума учителя своего не достигли.
Аще же нецы спор равный поставить могут, не имеют такового дерзнове
ния для ради множества сильных и небезопасных сопротивников своих».
Такие антиаристотелианские строки могли внушить бодрость выговцам,
знавшим, что «ученость» Киевской и Московской академий основана на
Аристотеле. В люллианских сочинениях выговцы надеялись найти оружие
для состязаний с противниками, найти неизвестные этим противникам
приемы логического спора и риторического «красноглаголания».
Таким образом, благодаря люллианским сочинениям русские читатели
знакомились и с некоторыми понятиями, входящими в учебники логики
вплоть до настоящего времени.
Таковы, как мне кажется, основные психологические причины, которые
способствовали распространению люллианских сочинений в среде старо
обрядцев «поморского согласия». Их бытование в этой среде с полной
очевидностью показывает, что мы имеем перед собою сочинения по логике
и риторике. Но не следует забывать, что создались эти сочинения не там,
а в основном в Москве. А потому возникают новые и, пожалуй, наиболее
интересные вопросы. Во-первых, в какой мере повлияла на литературу
конца XVII и начала XVIII в. люллианская техника до своего проникно
вения на Выг? Во-вторых, ограничивалась ли эта техника областью про
поведничества или же служила основой и для светского красноречия?
С этим связан вопрос: в каких московских кругах люллианская литература
бытовала первоначально? Если «Великая наука» принадлежит перевод
чику Посольского приказа Андрею Белободскому, то «Риторика Люллия»,
основанная на «Великой науке», уже явно составлена духовным лицом."


К о м м е н т а р и й. Из этого большого сообщения по истории риторики до начала XIX в. видно, как старообрядческие общины постепенно постигали кабалистическую науку. Так как в тексте "Слова" внимательными его исследователями обнаруживаются следы кабалистического учения, то логичным будет направить поиск по выявлению источников текста "Слова о полку Игореве" и к старооябрядцам.
В этом сообщении к тому ещё упомянуты имена двух братьев Денисовых, Андрея и Семёна. По своему происхождению они будут княжеского рода - рюриковичи. А это значит, что идеология старообрядцеского движения могла носить скрытый антиромановсий характер. И совсем не случайно то, что именно старообрядцы давали огромные денежные средства большевикам на программу по свержению ненавистного им Дома Романовых.

_________________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
...................Николай Гаврюшин. По следам Рыцарей Софии. М., 1998 г. ............
....................... Забытый комментарий к "Слову о полку Игореве"........................

Фрагмент 1 (стр.8):

"В 1875 году князь Павел Вяземский выпустил объёмистый труд под
названием "Замечания на "Слово о полку Игореве" (...). Известный
археограф Е.В.Барсов так отзывался об этом сочинении: "Нужно
признаться, - писал он, - что из всех исследователей "Слова" никто
так нерасширял своей задачи и никто не мзучал его с этой точки
зрения.
Действительно, контекст, в котором П.П.Вяземский разбирает "Слово
о полку Игореве", поразительно широк. Тут и египетская и коптская
мифология, и византийская литература, и каббалистика, и катары,
и богомилы, и, наконец, масоны... Кому приходилось хоть немного
знакомиться с литературной продукцией русского масонства, тот
непременно вспомнит, что ещё И.П.Елагин, великий мастер
провинциальной ложи, в своём "Опыте повествования о России" со
всевозможной прозрачностью намекал на неких "любомудрцев",
хранивших тайное знание египетских мудрецоа, пифагорейцев и
каббалистов и находил следы их деятельности в Древней Руси. Так
что П.П.Вяземский не был вполне оригинален: он просто приложил
известную схему к "Слову о полку Игореве"."

К о м м е н т а р и й. Как видно, доцент духовной Московской духовной академии находит возможным говорить о мистических литературных традициях применительно к "Слову о полку Игореве". Имя же И.П.Елагина навсегда связано с деятельностью кружка А.И.Мусина-Пушкина и с историей обнаружения поэмы "Слово о полку Игореве".

П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова о полку Игореве" (СПб., 19995, т.2, стр.164-165):

ЕЛАГИН Иван Перфильевич (30.XI.(11.XII).1725, с. Гречнево Пусторжев. у. Псковск. провинции — 22.IX.(3.X).1793). Отец его — мелкий помещик, ведший род от легендарного Винцентия с Елагони. После завершения шестилетнего курса обучения в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе (1738—43) служил прапорщиком Невского полка, писарем Лейбкомпании. Вступление в масонство (1750) открыло для Е. возможность полит. карьеры. В 1751 он становится адъютантом графа А. Г. Разумовского, в 1756 получает чин майора, а затем полковника (1757). В 1758 в связи с подозрением в заговоре в пользу Екатерины Алексеевны Е. был арестован и выслан из Петербурга.
С приходом к власти Екатерины II Е. становится одним из ее ближайших советников и помощников. Он получил чин действит. тайного советника (1762), являлся директором театров (1766—79), чл. Дворцовой канцелярии и статс-секретарем у принятия прошений, тайным советником (с 1767), обер-гофмейстером (1782).
Е. рано занялся лит. деятельностью, испытав воздействие А. П. Сумарокова. Широкую известность получили его «Эпистола к г. Сумарокову» («Сатира на петиметра и кокеток»), «Тамира и Салим», переводы повествоват. прозы, драматургич. произведений западноевроп. авторов. Признанием лит. заслуг Е. явилось его включение в число первых членов Росс. Академии, на заседаниях которой он выступил с рядом важных для ее работы предложений о создании словаря лит. яз. и руководств по риторике и поэтике.
Последние годы своей жизни Е. посвятил исключительно ист. упражнениям, активно сотрудничая в кружке графа А. И. Мусина-Пушкина. При деятельной поддержке членов кружка к 1793 он подготовил 8 ч. (22 кн.) «Опыта повествования о России», из которых увидела свет в нач. XIX в. лишь первая часть (3 кн.). «Опыт» содержит описание рус. истории с библейских времен до 1450 и с 1462 по 1564. Первонач. задуманный как продолжение «Истории Российской» В. Н. Татищева на базе хронол. канвы «Записок касательно российской истории» Екатерины II, труд Е. написан под воздействием ист. работ И. Н. Болтина и в значит. мере противостоит ист. взглядам М. М. Щербатова.
В основу своего соч. Е. положил круг опубл. и неопубл. источников, в том числе из собств. б-ки, рукописных собр. Болтина и Мусина-Пушкина. В 7-й части «Опыта», сохранившейся в 3 списках — черновом авторском, писарском с правкой автора и окончательном писарском с правкой автора, работа над которой велась в течение янв. 1788 — мая 1790 (марта 1789); характеризуя состояние России после падения ордынского ига, среди прочих источников своего труда Е. сослался на «древний» манускрипт из «книгохранительницы» Мусина-Пушкина (возможно, отметив, что рукопись «ско(рописная)»). По его словам, этот манускрипт содержал «похвальное слово» Игорю (в черновом авторском и окончательном писарском списках — Святославичу, в промежуточном писарском списке с правкой автора — Ольговичу), «в его время, то есть в начале XII века писанное» (в обоих писарских списках с правкой автора; в черновом авторском списке для даты оставлен пропуск). Приведя цитату из этого «похвального листа» о «старом Владимире» и «нынешнем Игоре», Е. подчеркнул, что «слово» «несумненное» и «преизполнено всевозможныя риторские красоты».
Елагинская цитата из С., данная им характеристика поэмы — самые ранние из ныне известных свидетельств о бытовании памятника в рукописном собр. Мусина-Пушкина. Они говорят о том, что члены кружка Мусина-Пушкина сразу после открытия С. по достоинству оценили поэму если не как ист. источник, то как древнерус. лит. произведение. Е. отметил древность памятника, поставил С. в общий контекст развития древнерус. культуры, представил сам факт его создания и существования как опровержение несправедливых суждений о низком уровне культуры древнерус. об-ва. Он попытался придать памятнику патриотич. звучание, а также определить под воздействием упражнений членов Росс. Академии его жанр как похвального слова. Работа Е. со списком или оригиналом поэмы отразила наиболее ранний и трудный этап работы кружка Мусина-Пушкина по объяснению и подготовке к изд. памятника. Этим можно объяснить его нерешительность в датировке памятника и определении героя, которому он посвящен."

П р и м е ч а н и е. Труд И.П.Елагина в 15 томах по неизвестным нам причинам не идаётся ни под каким видом. Почему? А ведь этот труд содержит в себе многие ответы на самые животрепещущие вопросы касательно возможных источников текста "Слова", которые могли находится в библиотеке графа А.И.Мусина-Пушкина.

Франмент 2 (стр.8-9):
"Что же оказалось? По П.П.Вяземскому, в "Слове" отражено,
или, напротив, сокрыто из этой древней мудрости очень многое,
а его автор, несомненно, был причастен к тайному сообществу.
Да и не только он. Славяне, оказывается, с незапамятных времён
тяготели к гностицизму, и эта их исконная тяга выразилась в
культе загадочной девы, владевшей тайными бытия. "Культ Девы,
под именем Танаис, от Азовского моря распространился вдоль
всего северного берега Африки... Этому распространению культа
Танаиты соответствует распространение географических имён,
принадлежащих корню RUS"."

Фрагмент 3 (стр.11-12):
"(...) но вопрос о гностических наклонностях автора "Слова о полку
Игореве" ещё не получил окончательного разрешения.
Тем не менее, предвосхищая будущие исследования, мы решимся
высказать мысль, что он будет решён отрицательно. Достоверно
известно, что всплеск интереса к оккультным наукам связан был на
Руси главным образом с "ересью жидовствующих" (конец XV -
начало XVI вв.) (...)."

К о м м е н т а р и й. Уважаемый Николай Гаврюшин продолжает прикладывать всевозможные усилия с тем, чтобы не дать возможности тексту "Слово о полку Игореве" обрести своего Автора (Авторов) в XVIII в. Но тем не менее, ниточка расследования, благодаря заметкам доценту Московской духовной академии, приводит нас в мистические сообщества конца XVIII в.

П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова..." (СПб., 1995 г., т.1, стр.267-269):

ВЯЗЕМСКИЙ Павел Петрович (2(14).VI.1820, Варшава — 29.VI.(11.VII).1888, Петербург) — сын известного литератора П. А. Вяземского. В. ок. Петерб. ун-т. С 1840 по 1856 на дипломатической службе. С 1869 чл. Археографической комиссии. В 1881—83 — начальник Главного управления по делам печати. В 1877 основал ОЛДП, президентом которого являлся до конца жизни. В. обладал значит. собр. рукописей, переданным им в ОЛДП (в 1932 его собр. вместе с основным собр. ОЛДП передано в ГПБ). В. автор ряда исследований по рус. истории, археографии и древнерус. лит-ре.
Ему принадлежат две большие работы о С. Первая из них — «Замечания на Слово о полку Игореве» была частично опубликована в 1851—53 в ВОИДР (кн. 11 и 17), а затем полностью отдельной книгой в 1875. В 1877 вышла в свет книга В. «Слово о пълку Игоревѣ. Исследование о вариантах».
В «Замечаниях» особенно ярко проявились характерные черты исслед. манеры В.: его концепции построены на шатких предположениях, лишены собственно науч. аргументации, но содержат обильный иллюстративный материал, аналогии и параллели, чаще всего весьма отдаленные, а порой и весьма произвольные. По мысли В., автор С. — человек высокой образованности и обширных знаний: он в совершенстве знает антич. лит-ру и прежде всего Гомера, знаком с антич. мифологией, с филос. и религиозными концепциями разных народов, в частности с буддизмом и зороастризмом, учением гностиков. Такой кругозор автора С., считает В., естествен, поскольку на Руси XI—XII вв., по его же предположению, образование находилось на высоком уровне, Гомер изучался в рус. школах (Отд. изд. С. 54). Кроме того, В. допускал, что автор С. опирался на богатый фонд преданий, воззрений и филос. концепций, унаследованных древними русичами еще от эпохи индоевроп. единства. С., по мнению В., не только ист. повествование и публицистич. произведение о совр. рус. действительности, автор которого стремится представить Игоря как «кандидата для защиты единства родного племени» (С. 483), но, скорее, «по самой форме изложения еще более чем по содержанию принадлежит к разряду мистических и пророческих сочинений. По своему складу оно близко подходит к прорицаниям сивилл» (С. 416 а). Отыскивая в тексте С. подтверждения своим взглядам, В. доказывает большое влияние на сюжет и образную систему памятника троянского эпоса: прилагательное «Троянь» в С. он производит от Трои (а не императора Траяна), Игоря С. будто бы именует внуком (потомком) троянцев, Дева Обида — это персонаж троянского эпоса — Елена, «вступившая на землю Троянскую для погибели сил Приама», и лебединые крылья приданы ей в С. «совершенно правильно», так как «Еврипид ... дает Елене, по отцу лебедю, прозвание лебедекрылатой» (С. 188, 190). Упоминаемого в С. Велеса В. сопоставляет с Апполоном
Пастырем (С. 136), Хорса — с Горосом, мифич. персонажем из филос. построений гностиков, «седьмой век Троянь» объясняет, исходя из генеалогии, приводимой в 20-й песне «Илиады», и т. д. Концепция В. вызвала единодушную и резкую критику: признавая исключительное трудолюбие и обширную эрудицию В., рецензенты указывали на натянутость сближений и бездоказательность выводов. При этом отмечалась также важность постановки вопроса — В. проводит С. «через область сравнительного сопоставления с положением литературного дела в остальной образованной Европе в эпоху, к которой оно принадлежит» (Мордовцев. Что мне Гекуба... С. 112). Характерно, что В. Ф. Миллер, в своей книге о С., вышедшей два года спустя после книги В., подробно обсуждавший вопрос о значении прилагательного «Троянь» и образа девы Обиды, в первом случае ограничивается лишь глухим намеком на работу В. («третьи узнают в этом имени тех троян, против которых греки сражались под Троей»), а во втором отзывается о труде В. весьма неодобрительно: «Один князь Вяземский в противоположность общепринятому мнению видит в Обиде прекрасную Елену, за которую греки бились под Троей. Не останавливаясь на этом своеобразном толковании, спросим себя, в каком значении употребил автор „Слова“ выражение обида?» (Миллер. Взгляд. С. 99—100 и 93). А. Н. Веселовский в рец. на книгу Миллера подробнейшим образом останавливается на возможности производства формы «Троянь» от названия г. Трои, но работу В., казалось бы необходимую при обсуждении этого вопроса, не упоминает (см.: Веселовский А. Н. Новый взгляд на Слово о полку Игореве // ЖМНП. 1877. Авг. С. 296). В рец. на книгу В., опубл. в ж. «Russische Revue», Веселовский положительно отзывается о стремлении автора рассматривать С. как звено в «цепи всемирной литературы», сравнивать его худ. достоинства с вершинами эпич. поэзии античности и средневековья, но в то же время оставляет за собой право не соглашаться с теми или иными «историческими и филологическими конъектурами», т. е., как и др. рецензенты, не принимает предложенных В. конкретных сопоставлений и трактовок худ. образов С. Совр. ученый Р. Пиккио также призывает сочувственно отнестись к идее исследователя; по его мнению, «несмотря на беспорядочность, с которой автор излагает материал, эта старая книга содержит много замечаний, которые должны быть вновь рассмотрены современными учеными» (Пиккио Р. Мотив Трои в «Слове о полку Игореве» // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 96).
Помимо разработки названных проблем «Замечания» содержат комм. к всему тексту С., но исслед. характер он приобретает лишь в тех случаях, когда В. полагает, что находит материал, подтверждающий его концепцию. Однако именно В. принадлежит прочтение «затвори днѣ пр(и) темнѣ березѣ» (С. 442), поддержанное Миллером, М. В. Щепкиной, В. И. Стеллецким и др. учеными.
Книга В. «Слово о пълку Игоревѣ: Исследование о вариантах» содержит характеристику палеогр. особенностей Мусин-Пушкинского списка С. Свои выводы В. строит на сопоставлении чтений Перв. изд. С. и Екатерининской копии. Полемизируя со своими предшественниками (Н. С. Тихонравовым, Е. В. Барсовым), В. датирует список С. XIV в. (С. 155—171), основывая свое утверждение как на доверии к лицам, видевшим рукопись (А. И. Ермолаеву, А. Ф. Малиновскому), так и на результатах своей реконструкции палеографии оригинала С. Книга содержит критич. (с разночтениями по Екатерининской копии) изд. текста С., причем реконструированы некоторые особенности рукописи (применение «юсов», титл, надстрочных знаков, выносных букв). Число конъектур, предложенных В., весьма ограниченно: «несоша ю» вм. «несошлю», «кония поятъ» вм. «копия поютъ», «днѣ пр(и)» вм. «Днѣпръ» и некоторые др. В. предлагает также три перестановки в тексте С. (см. Перестановки в тексте «Слова»). Несмотря на скрупулезность анализа, книга В. носит в целом тот же дилетантский характер, так как реконструкция палеографии рукописи основана на произвольном допущении о дате ее написания.

Участник Форума писал(а):
"Советую (...) Лаврухину найти рецензию Алексея Толочко на историю спора.
Толочко как раз ультраскептик... он хорошо показывает, что единственным, кто пытался политизировать книжку Зимина, был... сам Зимин, а все прочие старались вести дискуссию толерантно и избегая политизации"

Фрагмент 1 (стр. 510-511):
"Оказывается, мистификации не принадлежат только прошлому - они случаются
на наших глазах. И авторами их иной раз становятся отнюдь не тёмные личности,
но оксфордские профессора. Даже столь учёные мистификаторы, впрочем, в
удостоверение подлинности прибегают ко всё той же единственной истории,
изобретённой ещё в античности: рукопись находят при странных обстоятельствах,
изготавливают перевод её текста на современный язык, после чего оригинал либо
исчезает, либо следы его теряются. Перевод остаётся единственным ручательством
подлинности, а все претензии к тексту отвергаются на том основании, что перевод
(или даже перевод с перевода) не обязан предоставлять филологические
доказательства аутентичности оригинала."

К о м м е н т а р и й. Это описание мистификаций современности как будто взято из материалов по по Делу о "Слове о полку Игореве":
1) странные обстоятельства обнаружения древней рукориси поэмы;
2) издаётся сразу и "Древнерусский" текст ("перевод" или адаптация гр. А.И.Мусина-Пушкина к нормам печати XVIII в.) и "Перевод" с древнерусского ("перевод перевода", или перевод адаптации на русский язык XVIII в.);
3) древняя рукопись "Слова" утеряна (сгорела во время пожара Москвы 1812 г., когда Дом графа А.И.Мусина_Пушкина не горел):
4) "перевод" (адаптация гр. А.И.Мусина-Пушкина) становится единственным ручательством подлинности;
5) все претензии к тексту "Слова" отвергаются на том основании, что перевод (адаптация гр. А.И.Мусина-Пушкина) не обязан предоставлять филологические доказательства аутентичности древней рукописи "Слова".

Фрагмент 2 (стр.22):
"(...) В результате, открылась картина более сложная, нежели склонны
были допускать. Татищев предстал в гораздо большей степени историком
модерным, концептуальным, новаторским, чем то предлагает
распространённый образ простоватого, но честного собирателя и
переписывателя летописей. Татищев оказался историком, наделённым
не только незаурядной интуицией, но и чувствительным к различным аспектам
текстуальной критики (хотя он своеобразно использовал свои навыки). Как ни
парадоксально, но именно вымышленные фрагменты "Истории" лучше всего
демонстрируют, насколько Татищев владел "ремеслом историка" и- похоже,
очень недурно, коль скоро многие из го выдумок до сих пор принимают за
чистую монету (...).
"История Российская" - самая большая (и судя по продолжительности - самая
успешная) мистификация в русской истории. Парадоксально, но одновременно
это и первый опыт критического писания истории, по своим техническим
возможностям, именно в мистифицированных фрагментах наиболее ярко
проявленным, намного превзошедшей своё время."

К о м м е н т а р и й. А кто подсчитывал количество ссылок на Татищева в книге первоиздателя "Слово о полку Игореве" гр. А.И.Мусина-Пушкина (М.,1800 г.) в тексте "Примечаний"? Мог ли граф А.И.Мусин-Пушкин знать или догадываться о татищевских мистификациях исторических источников, когда вводил их в ткань своей книги? Ведь гр.А.И.Мусин-Пушкин был прекрасно осведомлён в том, что пишет в своей "Истории" кн.М.М.Щербатов о Татищеве как о фантазёре.
Итак, "История" Татищева - это самая большая и продолжительная литературная мистификация в России, которая вполне могла каким-то образом повлиять на характер публикации "Слова о полку Игореве" в 1800 г.

Фрагмент 3 (стр.79-80):
"(...) Здесь же стоит отметить, что исследователи, которые принимают
"примечания" Татищева за аналог современного научного аппарата, совершают
ошибку. Для Татищева примечания служили приёмом аутентизации,
легитимизации авторского текста и идей. Это очевидно в первой редакции,
но гораздо в большей степени относится именно ко второй редакции, где
авторская свобода вообще значительно выше. Поскольку в тексте своего
"собрания", т.е. в нарративной части, Татищев зачастую переступал грань,
отделявшую показания источника от авторской конъектуры и даже прямого
вымысла (подавая и то, и другое как действительны события) аутентизация
требовала такой же прозрачной границы между действительными и
"фиктивными", так сказать, ссылками на источники."

К о м м е н т а р и й. Количество "Примечаний" в книге по "Слову" 1800 г. издания 60+1= 61. Перед нами точно выверенное число, которое обеспечило общий объем книги в 60 страниц. Если сравнить объём "Примечаеий" издания 1800 г. с объёмом "примечаний" Екатерининской рукописи, то соотношение будет примерно 1 : 2 . Как видно, подогнать нужное количество текста "Примечаний" для того, чтобы получилось 60 (у мистиков это есть сакральное число, обозначающее само совершенство) страниц книги, было из чего.
Приведённый материал по "Истории" Татищева позволяет задаться вопросом: а не несёт ли текст "Примечаний" к "Древнерусскому" тексту поэмы "Слово о полку Игореве" аналогичную "примечаниям" Татищева функцию?

Фрагмент 4 (стр.86-87):
"<<Симонова летопись>> - пример того, как исследователи, желая прикрыть
тайны татищевских летописей и расширить круг источников за счёт
"татищевских известий", "впадает в соблазн" (пользуясь выражением летописцев)
и начинают оперировать созданными ими самими фантомами, а не реальными
рукописями.
"Симоновой летописи" у Татищева никогда не было. "Сложение Симона", как иначе
называл её историк, есть результат воззрений самого Татищева на историю
древнего летописания (...)."

К о м м е н т а р и й. Поэма "Слово о полку Игореве" - произведение художественное, а не труд на исторические темы. И вот возникает вопрос: можно ли привлекать данные текста "Слова" в качестве исторического источника? А такие попытки в исторической науке уже давно являются фактом.

Фрагмент 5 (стр.91):
"(...) С другой стороны, такого рода "улучшенная" "правда" иногда требовала
обратного - подправления источника, поскольку текст "Истории" автор
рассматривал как равный тексту её источников. Речь, конечно, не идёт о том,
что Татищев фабриковал новые списки летописей с исправленным текстом
или вносил свои дополнения в уже существующие летописные тексты.
Корректировка источников происходила в "аппарате" "Истории", в тех
многочисленных комментариях, где автор "документировал" свой текст
показаниями "манускриптов". Именно поэтому, надо полагать, ссылки на
конкретные места своих летописей так путаны и противоречивы с точки зрения
современного историка. Образно говоря, летописи и "История" представляют
собой совмещённые сосуды, где тексты перетекают из одного в другой, а
изменение объёма в одном непременно непременно ведёт к изменению объёма
в другом."

К о м м е н т а р и й. Давно замечено, что в издании "Слова" 1800 г. "Древнерусский" текст и текст "Перевода" не всегда есть величины тождественные. Так, бывают случаи отсутствия перевода то отдельного слова, то отдельной фразы. Но бывает и такой текст "Перевода", что его смысл вступает в прямое противоречие с "Древнерусским" текстом. Вот и приходится полагать, что смысл всей поэмы в целом и в частности движется по страницам книги этаким серпантином, т.е. перетекает с колонки "Древнерусского" текста на колонку "Перевода" и успевает к тому ещё забежать под черту "Примечаний", а потом уже возвращается обратно в колонку "Древнерусского" текста. И так происходит много-много раз на протяжении всей книги.

Фрагмент 6 (стр.107):
"Хотя в Ермолаевской летописи вырван впереди чистый лист, на котором
обычно проставлялась библиотечная нумерация и приклеивался экслибрис,
но принадлежность манускрипта к Архангельской библиотеке кн. Д.М.Голицина
однозначно определяется буквенным номером 332, проставленном в правом
верхнем углу л.1. Оказывается, тем же самым почерком проставлены
буквенные номера на целом ряде голицинских рукописей.., кроме того,
Ермолаевская летопись писана тем же самым писцом, рукою которого
переписана рукопись F.IV.116. Логично допустить, что летописный сборник
РНБ.F.IV.231 был изготовлен в Киево-Могилянской академии специально для
просвещения князя Д.М.Голицина, когда тот в 1711 г. стал киевским губернатором."

К о м м е н т а р и й. Исследователями "Слова" установлена текстуальная связь между "Словом" и Ипатьевской летописью (она же Ермолаевская летопись, рукопись которой создана более позднее время). Интересное совпадение (пусть не полное, но символичное по составу) нумерации двух рукописей: Ермолаевской летописи №332 и мусин-пушкинского сборника с древним списком "Слова" №323. Случайно ли это?

Фрагмент 7 (стр.219-220):
"Итак, "нечто баснословное", "по тогдашнему обычаю внесённое", согласно
Татищеву, вполне даже уместно. Сходство с поздними источниками
свидетельствует в пользу Иоакима, нежели против него. Впрочем и здесь
остаётся двусмысленность: с одной стороны, поздние авторы могли
воспользоваться древним текстом Иоакима, с другой, сам "Иоаким" верит
"польским историям", "изъясняя" ими своё изложение. Его текст, таким
образом, может оказаться и очень старым, и довольно новым. Вместе с тем
Татищева можно понять и в том смысле, что "История Иоакима" состоит из
разновременных текстов: скажем "начало о народах", видимо, не столь
древнее, как ядро "Истории" - собственно летописная часть. Кое-что в рукописи,
допускал далее Татищев, может принадлежать не Иоакиму, но позднейшему
"списывателю".
Как видим, в рассуждениях Татищева уже заложены практически все возможные
подходы к тексту, которые как бы заново будет открывать наука в XIX - XX веках.
Один из первых исследователей Иоакимовой летописи П.А.Лавровский (СПБ,
1856 г.) исходил из убеждения, что соответствия в других текстах указывают на
подлинность и древность "Иоакима". Он пытался доказать принципиальную
возможность текста, сочетавшего в себе факты, сюжеты и мотивы, отыскиваемые
у самых различных авторов, древних, и не очень, отечественных и не только.
Пространный труд Лавровского, скрупулёзно собравшего все сколько-нибудь
существенные и даже маловыразительные параллели, служит примером того,
как обвинение в подлоге способно стать результатом самых лучших побуждений.
На самом деле Лавровский довольно полно очертил круг чтения самого Татищева,
найдя в тексте "Иоакима" соответствия практически со всеми авторами из
библиотеки историка. Кто бы ни написал отрывок - Иоаким (древний автор XI века)
или "псевдо-Иоаким" (вероятный мистификатор XVII или XVIII веков), - он должен
был работать с тем же составом библиотеки, что и Татищев."

К о м м е н т а р и й. Библиотека графа А.И.Мусина-Пушкина своими книжными раритетами была известна не только в России XVIII в., но и далеко за её пределами. И тут возникает естественный вопрос, к чему у него была такая страсть, если книг он практически не издавал, а сам мало что написал? Было замечено также, что он, первоиздатель "Слова", много способствовал тому, чтобы Н.И.Новикова упекли в тюрьму, дабы он не опубликовал в своём издательском порыве опасный исторический источник, непосредственно перекликающийся с текстом "Слова". А в 1810-х годах граф А.И.Мусин-Пушкин многое сделал для того, чтобы типографские мощности Московского университета безнадёжно простаивали или работали в холостую, на ветер.
Как видно, наметились явные параллели: библиотека Татищева - библиотека Мусина-Пушкина; творческая лаборатория "Иоакима" - метод работы Автора "Слова".

Фрагмент 8 (стр.241):
"Итак, то, что Татищев предлагал считать чертами древности текста и на
чём заострил внимание читателя, оказывается приёмами аутентизации,
характерными для самого историка.
Можно подвести итоги. Псевдо-Иоаким работал на основании той же
библиотеки, что и Татищев. Его текст самым тесным образом связан с
проблемами, которые Татищев решает в других разделах своей "Истории".
Более того, псевдо-Иоаким владел уникальной информацией, доступной
в 1740-х годах только Татищеву и при том делал идентичные татищевские
ошибки, спровоцированные ошибочной орфографией доступных Татищеву
летописей.
Каждая из этих особенностей по отдельности может быть объяснена
совпадением. Все вместе они не оставляют сомнений в том, что автором
"Истории Иоакима" был сам Татищев."

К о м м е н т а р и й. Ни при каких обстоятельствах нельзя говорить, что "Слово" написал сам граф А.И.Мусин-Пушкин. А вот полагать, что оно было создано в его Доме, что на берегах реки Мойки - можно.

Фрагмент 9 (стр.242-244):
"Подделки (удачные в особенности) вообще лучше любого текста свидетельствуют
об уровне историографии своего времени, поскольку определяют порог "пропуска"
в круг надёжных текстов. Их создают в расчёте на доступный дисциплине
инструментарий верификации, испытывая его таким образом на прочность.
Мистификатор работает с тем же набором приёмов и конвенций, что и будущий
критик, и если он достаточно аккуратен, возможность поймать его за руку невысока.
Необходима "смена парадигмы" и иные, непредвиденные мистификатором приёмы,
чтобы подлог стал очевиден.
(...) Современный исследователь держит в голове весьма детальную стемму
летописания, позволяющую, постоянно сверяясь с ней, расположить практически
любой текстотносительно прочих текстов. Во времена Татищева подобной стеммы
в уме никто не держал, в том числе и он сам, а значит идентифицировать поздние/
новые тексты было чрезвычайно проблематично, по сути дела, невозможно, что и
засвидетельствовал шумный успех псевдо-Иоакима у нескольких поколений историков.
Иоакимовская летопись никогда не существовала вне "Истории". Она соткана из идей
Татищева. По существу, в ней нет ничего, что не находило бы своего объяснения в
других текстах историка (...)."

К о м м е н т а р и й. В версии написания "Слова" в XVIII в. вложить идеи в его содержание мог в первую очередь историк кн.М.М.Щербатов.

Фрагмент 10 (стр.250):
"(...) Но Татищев представляет особенный случай - слишком много и
слишком долго историки инвестировали в его репутацию, полагая её
безупречность единственным главным ручательством неподложности
текстов в "Истории". Отсутствие видимого и очевидного мотива
мистификации, следовательно, всегда будет оставлять пространство
для веры."

К о м м е н т а р и й. Если "Слово" - это мистификация XVIII в., то возникает естественный вопрос: кто и с какой целью мог эту мистификацию совершить? А также следует ответить и на чисто технический вопрос: как он смог это исполнить? На сей день ответов на поставленные вопросы нет, и это хорошо для всей науки о "Слове" в целом.

Фрагмент 11 (стр.260-261):
"К счастью, историки большей частью достаточно самоуверенны и
нехватку документального свидетельства компенсируют за счёт
конъектур. Иначе говоря, исходя из общего знания и опыта, заполняя
пустоты в своих нарративах собственными предположениями и
реконструкциями (не только фактических обстоятельств, но порой и
текстов, некогда о них повествовавших) (...).
Но требования критической историографии существовали не
всегда, тогда как трудности с поисками доказательств писатели
истории испытывали извечно. Пока историописание считалось частью
собственной литературы, грань между документальностью и вымыслом
была гораздо менее очевидной и в тексте не маркировалась. Располагая
только текстом и не имея доступа к источниковой базе таких историй,
мы иногда в состоянии отделить в них факты от вымысла. (...)"

К о м м е н т а р и й. Доказывая древность "Слова", учёные в его текст 1800 г. издания внесли около 600 конъектур. Поэтому с точки зрения версии написания XVIII в. текст поэмы претерпел на себе бесчисленные искажения. Более того, из поля внимания исследователей изымается и текст "Перевода", и текст "Примечаний". Из чего следует, что сегодня ждать от филологической науки полноценного исследования проблемы времени написания "Слова" абсолютно невозможно. Необходимо вернуться к исследованию той книги, которую выпустил в свет граф А.И.Мусин-Пушкин.

Фрагмент 12 (стр.264):
"Как работал Татищев? Перед ним, как он полагал, лежала рассыпанная
мозаика летописных сообщений. Задачей историка было восстановить
изначальный сюжет. Татищев, таким образом, буквально собирал из
блоков (уже готовых и данных ему в его источниках) цельную картину,
тем самым постоянно идентифицируя начала и окончания историй.
Недостающие середины он либо находил в других летописях и вставлял
на положенное место, либо (когда не мог или не хотел найти) домысливал,
исходя из общего правила описания."

К о м м е н т а р и й. В версии написания "Слова" в XVIII в. образ действий Татищева лишь частично может показать то, каким образом предполагаемый Автор (коллектив единомышленников) Игоревой песни мог исполнить свою задачу.

Фрагмент 13 (стр.270):
"Таким образом, наличие примечаний в "Истории" не избавляло от
необходимости предоставить публике удобочитаемый и связный
рассказ о прошлом. Но это лишь часть ответа. Взаимоотношение
между основным (летописным) текстом и примечаниями гораздо более
тесное.
Примечание к "Истории" не просто документировали её содержание.
Они служили, так сказать, лабораторией Татищева, где собственно,
и возникали его предположения и домыслы. "Татищевские известия" -
и это можно обосновать - возникали первоначально в работе над
комментариями.
(...) "Ближе к дому" можно вспомнить, что именно так, отдельным томом,
напечатал примечания к "Истории государства Российского" Карамзин.
Его громкая слава историографа была основана на тексте его "Истории".
Эрудиция и критический аппарат, сосредоточенные в примечаниях, едва
ли вообще привлекли внимание современников. Ирония заключается в
том, что только примечания и сохранили своё значение, в то время как
блестящий, но совершенно устаревший текст Карамзина сегодня едва ли
кто-нибудь станет читать иначе как из антикварного интереса."

К о м м е н т а р и й. Карамзин публикуется миллионным тиражом и, так выходит, всё в пустую. А вот исторические сочинения ни Щербатова, ни Болтина, ни Елагина, ни Стриттера, ни Эмина и др. нисколько не уважены. Почему же государственная издательская программа проявляет к гражданам России столь пренебрежительное (по соображениям идеологии?) отношение?

Здесь совершенно уместно будет напомнить заинтересованному читателю и о том, какое значение своим "Примечаниям" придавал Джеймс Макферсон, когда публиковал своего Оссиана.
Как известно, 22 поэмы древнего шотландского барда Оссиана были
написаны Джеймсом Макферсоном (1736-1796). Первая публикация Поэм была осуществлена
в 1760 г. Не прошло и десяти лет после первой публикации, как ревнивые англичане
разоблачили мистификацию Макферсона.
....В книге: Вл.А.Луков.Предромантизм. М. Наука. 2006 , - можно найти на стр.258-259
материал по КНИГЕ Макферсона, котороый, на мой взгляд, представляет большой интерес
для версии написания "Слова" в XVIII в.
Луков пишет:
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
"Может быть, самое игтересное литературное изобретение Макферсона - это создание
не текста поэм Оссиана, а ОБРАЗА ТЕКСТА (выделено - А.Л.). Здесь особую роль играет

................................ "ПРОЗАИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОД"...........................................

нередко сопровождаемый

........................................КОММЕНТАРИЯМИ...............................................

по поводу того, как прекрасно это звучит в подлиннике, какой ритм избрал поэт и т.д.
Чем более научно, "просвещённо" выглядели комментарии, тем больше читатели верили
в подлинность текста поэмы. Думается, несоблюдение чистоты жанра эпической поэмы и
добавление элементов элегии. о чём говорят многие исследователи, не только
свидетельство новых, сентименталистких веяний, но и результат стремления создать
"ДРЕВНИЙ" текст, принципиально отличный от канонизированной древности
гомеровских поэм. Добавим, что комментарии обладают ЗАКОНЧЕННОСТЬЮ и
СТРОЙНОСТЬЮ. Это подчёркивает, по контрасту, НЕПОЛНОТУ оссиановских
произведений. Макферсон использовал в литературе эффект "РУИН" в
предромантической АРХИТЕКТУРЕ и живописи. ИГРА Макферсона с ДВУМЯ контрастными
персонажами

...........ДРЕВНИМ автором.......... и.............. СОВРЕМЕННЫМ комментатором ............

ТОЛЬКО ТЕПЕРЬ становится более или менее понятной. Современники и несколько
последующих поколений этого не разглядели. Основным направлением освоения "Поэм
Оссиана" на других языках стало стихотворное переложение прозаического текста
подлинника и УСТРАНЕНИЕ всех КОММЕНТАРИЕВ Макферсона".
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""

...........В версии написания "Слова" в XVIII в. изучается ТОЛЬКО........
......................................издание 1800 г. ....................................

В этом издании есть ТРИЕДИНСТВО его составляющих частей:

.............."ДРЕВНИЙ ТЕКСТ"..........................................."ПЕРЕВОД"...............
____________________________________________________________________________

............................................"КОММЕНТАРИЙ"..............................................

В противном случае (по книгам АН СССР) версия написания "Слова" в XVIII в. обречена на
поражение.

Очень красиво!

Фрагмент 14 (стр.274-277):
"(...) Каким образом вымышленные тексты удаётся сделать частью
признанного корпуса источников? Каким образом вымысел
легитимизируется среди текстов подлинных?
(...) в XVIII в. возникает несколько приёмов для достижения этой цели.
Наиболее существенным из них был, видимо, концепт "Манускрипта",
рукописи как преимущественного или даже единственного источника
неиспорченного знания, а вследствие этого - возникновение
рукописных собраний в качестве главных хранилищ исторических
текстов. Именно в это время собрания рукописей отделяются от
собственных библиотек, где прежде оба вида текстов обладали
равным статусом. Рукописные коллекции - истинные осколки прошлого -
отныне становятся синонимом аутентичности в противовес исторической
литературе вообще, где всякого рода вымысел был вполне вероятен.
Авторитет переместился от знаменитых трактатов о прошлом к менее
изысканным, но зато куда более правдивым рукописным
свидетельствам.
Вторым методом стал "Аппарат", т.е. ссылки, примечания и комментарии,
благодаря которым новооткрытые рукописные тексты оказываются
представлены публике: либо в отдельном издании, либо как часть научного
труда. Аппарат (вместе с прочими подобного рода приёмами - диссертацией,
предисловием) удостоверял фактологию текста, почерпнутого, разумеется,
из манускрипта, и ручался за его подлинность"

К о м м е н т а р и й. Если посмотрим на книгу "Слово о полку Игореве" 1800 г. издания, то увидим текст "Предисловия", где расположен и текст "Примечания" (стр.VII), в котором дан перечень рукописей древних текстов, входящих в один сборник (конволют), номер которого № 323 до странного совпадает с номером Ермолаевского списка Ипатьевской летописи №332 из библиотеки кн. Д.Голицина. Итак, рукопись "Слова" оказалась обнаруженной графом А.И.Мусиным-Пушкиным среди многих других подлинных источников информации.

П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова о полку Игореве" (СПб., 1995, т.4, стр.18-19):

"ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ «СЛОВА». П. И. С. было напечатано в сенатской типографии в Москве в количестве 1200 экз.: «Ироическая пѣснь о походѣ на половцовъ удѣльнаго князя Новагорода-Сѣверскаго Игоря Святославича, писанная стариннымъ русскимъ языкомъ въ исходѣ XII столѣтія съ переложеніемъ на употребляемое нынѣ нарѣчіе». Оно вышло в свет во второй пол. — кон. 1800. В газ. «Моск. ведомости» от 5 дек. 1800 было опубликовано объявление, в котором говорилось, что в «книжных купца Кольчугина лавках, что на Никольской улице», «по комиссии» за «130 коп. в бумажной обложке» продается эта книга. В дарственной надписи на одном из дошедших до нас экз. П. И. поставлена дата «ноябрь 1800». Формат П. И. — in quarto. Один печатный лист книги состоит из 8 полос (страниц), 4 восьмушек и 2 четверок. Объем — 7 печатных листов. Первый лист содержит титул и вступ. заметку «Историческое содержание песни»; пагинация рим. цифрами. На остальных 6 листах (46 с.) — древнерус. текст С. с параллельным переводом и подстрочными примеч. В книге две вклейки: список опечаток — «Погрешности» и таблица — «Поколенная роспись российских великих и удельных князей, в сей Песни упоминаемых». Они помещены либо перед последней восьмушкой книги, либо после нее. Бумага, на которой напечатано П. И., четырех сортов: 1. Бумага верже, кремового оттенка, плотная, толстая с сильно выделяющимися вержерами и понтюзо, из-за чего поверхность бумаги шероховатая; 2. Бумага верже, белая с сероватым оттенком, тоньше бумаги первого типа, с отчетливо выраж. вержерами и понтюзо, но с более гладкой поверхностью; 3. Бумага голубоватого оттенка, плотная, толстая, с очень частыми понтюзо; 4. Внешне бумага этого типа походит на первый, но менее тщательной выделки. На разных сортах бумаги отпечатаны не только разные экз. книги, но и разные листы в пределах одной книги. П. И. дошло до нас и в бумажных обложках и в переплетах. Обложки — из бумаги «под мрамор» различных расцветок. Переплеты трех видов: 1. «Библиотечный» — обложка наклеена на картон, уголки и корешок кожаные или матерчатые; 2. «Французский» — сторонки и корешок обтянуты одним куском кожи. На корешке или на полоске из тонкой кожи, наклеенной на него, вытиснено золотом название; 3. Твердый переплет, обтянутый зеленым шелком, форзац из плотной белой бумаги с водяным знаком «КН» (такой форзац встречается в книге только с этим видом переплета). Часть книг П. И. С. дошла до нас в поздних переплетах или же в составе конволютов. В книге две виньетки: заставка на первой странице и концовка на последней. Концовки двух видов: в одних экз. — лира, на которой лежит ветка розы, в других — корзинка с розами, обвитая сверху гирляндой из роз. Вторая концовка встречается в экз., напечат. на самой лучшей бумаге.
Когда книга была отпечатана и сброшюрована, обнаружились противоречия в комм. о Бояне на с. 2, 7 и 37, которые стали особенно заметны после включения в книгу «Поколенной росписи» князей с датами их смерти. Текст комм. был переработан, и восьмушки с этими страницами были перепечатаны заново (с. 1—2, 7—8, 37—38), заодно была перепечатана восьмушка со с. 15—16, так как в примеч. «ф», занимающем обе эти страницы (к имени князя Бориса Вячеславича), допущена смысловая ошибка и сделана грубая опечатка. Попутно со смысловой переработкой комм. на перепечатываемых восьмушках в них были внесены незначит. исправления стилистич. характера. Некоторые изменения были сделаны в древнерус. тексте С. и в переводе. Изменения в древнерус. тексте (их три: вм. пълку — плъку, вм. чресъ — чрезъ, вм. Владимиръ — Владиміръ) объясняются тенденцией первых издателей соблюсти в книге корректорское единообразие, а не являются результатом повторной сверки изд. с рукописью. Поэтому написания измененных слов в первонач. виде перепечат. впоследствии восьмушек точнее воспроизводят написания рукописи С. Изменения в тексте перевода носят преимущ. характер типогр. поправок: замена прямого шрифта курсивом в наборе собств. имен и геогр. названий, исправление опечаток. Перепечат. восьмушки либо подклеивали к соседним страницам, либо к фальчикам — полоскам бумаги, оставшимся от первонач. вырезанных восьмушек. Большинство дошедших до нас экз. П. И. — с восьмушками, перепечат. заново, но сохранились экз. с архетипным видом всех 4 восьмушек, встречаются книги, в которых заменена лишь часть перепечат. восьмушек.
Над подготовкой П. И. работали А. И. Мусин-Пушкин, Н. Н. Бантыш-Каменский, А. Ф. Малиновский. Мусин-Пушкин, как владелец рукописи С., возглавлял изд., был организатором его. За науч. сторону изд. отвечали два др. издателя. Точных сведений о роли в П. И. Бантыша-Каменского у нас нет. По-видимому, на нем, прежде всего, лежала ответственность за подготовку древнерус. текста С. Переводом и комментированием С. занимался Малиновский. Помимо косвенных данных, документ. материалов, связанных с именем Малиновского, именно о таком распределении ролей между тремя издателями книги и о возникавших между ними спорах свидетельствует типографщик А. С. Селивановский, который говорил: «Корректуру (Перв. изд. — Л. Д.) держали: А. Ф. Малиновский, Н. Н. Бантыш-Каменский, а третью уже читал граф Пушкин. Они делали частые поправки в корректуре, с точностью издавая подлинник, от чего печатание шло медленно. Граф Пушкин не имел права помарывать корректуру» (Полевой Н. Любопытные замечания к «Слову о полку Игореве» // СО. 1839. Т. 8. Смесь. С. 17).
Д. С. Лихачев, рассмотрев принципы передачи древнерус. текстов в изд. Мусина-Пушкина, пришел к заключению, что в П. И. отразились две тенденции: с одной стороны, издатели стремились точно передать написания рукописи, а с другой — испытывали влияние правил орфографии XVIII в. и стремились выдержать в изд. корректорское единообразие. Наблюдения Лихачева дополнил и развил О. В. Творогов, который считает, что на основе П. И. и Екатерининской копии восстановить подлинный текст рукописи С. во всех его орфогр. деталях невозможно «не только потому, что издатели изменили его, не всегда придерживаясь строгой системы, но и потому, что ни один древнерусский текст сам по себе не обладал строго выдержанным орфографическим однообразием» (К вопросу о датировке... С. 157). Свидетельства участников П. И. и лиц, видевших рукопись С. (Малиновский, Н. М. Карамзин), о воспроизведении в изд. древнерус. текста «буква в букву» следует понимать не по отношению к орфографии текста, а к его смыслу. В соответствии с издат. практикой кон. XVIII — нач. XIX в. древнерус. текст С. в П. И. был воспроизведен для своего времени с максимальной точностью. По наблюдениям Лихачева, в П. И. текст С. воспроизведен точнее, чем в Екатерининской копии, хотя в последней ряд чтений и ближе к оригиналу.
Во время моск. пожара 1812 дом Мусина-Пушкина на Разгуляе сгорел, и вместе со всеми коллекционными собр. графа погибла рукопись С. и значит. часть тиража П. И. До нашего времени книг П. И. дошло сравнительно много. К 1960 было обнаружено и описано 60 экз., после этого стало известно еще не менее 10 экз., часть из которых описана; встречаются книги П. И. и за рубежом. На многих книгах сохранились владельч. и дарств. надписи современников и более позднего времени, имеются экз. с записями в тексте книги. Все надписи и маргиналии на книгах П. И. описаны и прокомментированы в имеющихся описаниях. П. И. неоднократно воспроизводилось фотомеханич. способом (см. Факсимильные издания «Слова»)."

Фрагмент 15 (стр.277):
"Описанные выше конвенции новой истории, сколь они банальными
ни казались сегодня, возникли не сразу и в момент своего появления
представляли собой революционные инновации. Как и всякое новое
открытие эти средства аутентизации создавали впечатление
чрезвычайно эффективного орудия, при помощи которого вымысел
может быть отделён от факта по формальным признакам. Но
становление критического метода, как мы уже знаем благодаря
исследованиям Энтони Графтона (Гарвард, 1991 г.), вообще слишком
связан с подделками и мистификациями. Неудивительно, что новое
оружие вышло обоюдоострым. Методы аутентизации одновременно
оказались средством, с помощью которого мистификацию стало
возможным внедрить в корпус надёжных источников. Формальное
следование предписанным процедурам (текст должен быть извлечён
из манускрипта, его публикацию сопровождает "рассуждение",
содержание необходимо контекстуализировать многочисленными
ссылками и примечаниями и т.д.) создавало иллюзию того, что текст
прошёл горнило критической проверки и вышел из него с честью,
очищенный от всяких подозрений."

К о м м е н т а р и й. Издание текста "Слова" 18000 г. снабжено "Примечаниями" со ссылками на "Историю" Татищева, труды Болтина и Стриттера. Но также естьи "рассуждения" на тему, что многое из пуликуемого текста поэмы имеет "неясного" и т.п.

Фрагмент 16 (стр.278-279):
"Татищев , действительно был выдающимся для своего времени
мыслителем. Он практически самостоятельно открыл все главные
инновации и тенденции европейской историографии. Татищев
размышлял над теми же, в сущности, проблемами, что и его
английские коллеги. Он тоже начинал с историй, возникших в рамках
гуманистического проекта, и также разочаровался в возможностях
апелляции к авторитету как метода верификации исторических
сведений. Перед ним так же стояла задача создать новую историю,
свободную от вымысла. Главными своими антагонистами Татищев
считал польские ренессансные хроники, наполненные, как он
выражался, "баснями". Отвергая их достоверность, историк
апеллировал к авторитету рукописей и рукописных собраний. По
существу, Татищев был первым историком, предпринявшим труд
написания истории по рукописям. Он сам разыскивал и
коллекционировал "манускрипты", он пользовался частными и
государственными собраниями (Сенатским, например), он призывал,
к систематическому собиранию всех доступных рукописей, полагая,
что полноты рукописей может обеспечить полноту истории (...)."

К о м м е н т а р и й. Как известно, граф А.И.Мусин-Пушкин хорошо перенял у Татищева его заветы. Первоиздатель "Слова" стал самым известным (после графа Н.П.Румянцева) обладателем собранием редчайших древних рукописей. Только в отличии от Румянцева, Мусин-Пушкин совсем не торопился их публиковать. Почему? Кстати, С.П.Румянцев, брат канцлера, категорически не доверял ни самому гр.А.И.Мусину-Пушкину, ни его книжным мероприятиям, Очевидно, что по вопросу древности "Слова" С.П.Румянцев занимал твёрдую позицию скептиков.
P.S. В пятитомной Энциклопедии по "Слову" (СПб, 19995 г., гл. ред. Д.С.Лихачёв) братьям Румянцевым места не нашлось. Почему?

Фрагмент 17 (стр.279):
"Но Татищев был ещё и чрезвычайно плодовитым автором примечаний,
и это тоже было инновацией в его время. Он великолепно осознавал
аутентизационное значение аппарата и, публикуя отрывок Иоакимовой
летописи, даже горько посетовал, что ему ни какую летопись сослаться
нельзя."

К о м м е н т а р и й. Напомню, что в издании "Слова" 1800 г. количество "Примечаний" ровно 60 + 1 = 61.
В тексте этих высказываний гр.А.И.Мусина-Пушкина можно встретить такие выражения как:
1) "ни почему узнать не льзя" (здесь речь идёт о стихотворце Русском Баяне);
2) "догадаться ни по чему не возможно" (здесь собраны вместе все четыре вариации на тему "Траян" в тексте поэмы);
3) "летописи о сём умолчали", "сообразить не возможно" (по поводу фразы "Готския красныя девы");
4) "Кто был Бусъ, не известно";
5) "Кого сочинитель сей поэмы разумеетъ подъ именемъ "сын Глебова", решительно сказать не льзя" (обращает на себя внимание словосочетание "сочинитель сей поэмы", что в версии написания "Слова" в XVIII в. выглядит как лукавый намёк на знакомство и сотрудничество Автора поэмы и её первоииздателя;
6) "Неизвестный уже ныне воинский снарядъ" (здесь речь идёт о слове ""шериширы"). О включении этого "редчайшего" слова в состав Академического Словаря Русского языка под редакцией А.С.Шишкова очень беспокоился А.Н.Оленин - большой знаток древнерусского оружия и визави гр. А.И.Мусина-Пушкина в Деле о "Слове");
7) "летописи Русские умолчали";
8) "не вразумительно".

Как хорошо видно, граф А.И.Мусин-Пушкин и его ближайшее окружение в своей публикации "Слова" смогли талантливо развить и воплотить многие идеи В.Н.Татищева, обнаруженные ими, по всей видимости, в прицельной работе над его "Историей".

Фрагмент 18 (стр.288):

"<<Конституционный проект>> Романа Мстиславича 1203 г.

Как сообщает под 1203 годом Татищев, галицко-волынский князь
Роман Мстиславович предложил проект переустройства всей,
выражаясь современным языком, системы власти на Руси. Согласно
тексту проекта, разосланному Романом, киевского князя впредь
должны были избирать князья нескольких наиболее значительных
земель Руси (...).
Как известно, в начале XIII века судьбу киевского стола определяло
усиливающееся соперничество между киевским князем Рюриком
Ростиславовичем и его зятем Романом Мстиславовичем, по мнению
многих исследователей, именно в это время выдвинувшимся на первые
роли в южной Руси. Это противостояние завершилось тем, что в 1202
году Роман штурмом взял Киев и лишил Рюрика великого княжения (...).
В 1205 году старые обиды были, видимо, на время забыты, так как
Роман совместно с Рюриком отправляется в большой поход на половцев.
После этого похода, во время "мироположения о волостех" в Треполе
случилось, как отмечает летописец, "смятение великое": Роман схватил
Рюрика и насильно постриг его в монахи. Последние два события
изложены Татищевым (в согласии с его источником - Никоновской
летописью) под 1203 годом."

К о м м е н т а р и й. Никоновская летопись - это одна из самых поздних летописей (писалась на протяжении XVI - XVII вв.). И её уникальные известия, надо полагать, содержат в себе следы идеологической борьбы за обладание верховной властью между уходящим с исторической арены Домом Рюриковичей и набирающим политическую и экономическую силу кланом Романовых (Юрьевы - Кошкины - Захарьины). В своём восхождении на Московский трон Дом Романовых во многом обязан городу Риму (ROMA), т.е. Ватикану. И в тексте Никоновской летописи ожидаемая победа Дома Романовых над Домом Рюриковичей отображена символично: кн.Роман (Дом Романовых) насильно совершает постриг (побеждает) кн. Рюрика (Дом Рюриковичей).

Фрагмент 19 (стр.289-291):
"Именно после эпизода с пострижением Рюрика, под тем же годом
Татищев излагает проект Романа. Стоит , вероятно, привести этот
текст полностью:

<<Как скоро Рюрик с женою и дочерью были попострижены, а сыновья
под стражу взяты, вьехал Роман в Киев с великою честию и славою.
И будучи тут, советовался с князи и бояры о распорядках в Русской
земли, чтоб пресечь междуусобиа. И согласяся, послал по Всеволоду,
великому князю, в Суздаль и ко всем местным князем объявить, что
от Рюрика для его клятвопреступления свергнул с престола. И
представил им следуюсчее:
Вы, братия, известны о том, что Киев есть старейший престолво всей
Русской земли и надлежит на оном быть старейшему и мудрейшему
во всех князьях русских, чтоб мог благоразумно управлять и землю
Русскую отвсюду оборонять, а в братии, князех руских, добрый
порядок содержать, чтобы един другого не мог обидеть и на чужие
области наезжать и разорять. Ныне же видим все тому противное.
Похисчают престол молодшие и несмысленные, которые не могут не
токмо разпоряжать и братию во враждах разводить, но и сами себя
оборонить не в состоянии; часто востает война в братии, приводят
поганых половцов и разоряют землю Рускую, чем наипаче и в других
вражду всевают. Того ради и Рюрик явися винен, и я лишил его
престола, дабы покой и тишину Руской земле приобрести, доколе все
князи руские, разсудя о порядке руского правления, согласно
положат и утвердят. +О чем прошу от каждого совета, кто как
наилучше вздумает. Мое же мнение ежели принять хотите, когда в
Киеве великий князь умрет, то немедленно местные князи,
суздальский, черниговский, галецкий, смоленский, полоцкий и
рязанский, согласяся изберут старейшего и достойнешаго себе
великим князем и утвердят крестым целованием, как то в других
добропорядочных государствах чинится. Младших же князей к тому
избранию не потребно, но они должны слушать, что оные определят.
Когда тако князь великий на киевский престол избран будет, должен
старшего сына оставить на уделе своем, а молодших наделить от онаго
ж или в руской земли от Горыня и за Днепр, сколько городов издревле
к Киеву принадлежало. Ежели кто из князей начнет войну и нападение
учинит на область другого, то великий князь да судит с местными
князи и смирит. Ежели на кого придут войною половци, венгры, поляки,
или другой народ и сам тот князь оборонится не может, тогда князю
великому, согласяся с местными князи, послать помочь от всего
государства, сколько потребно. А чтобы местные князи не оскудевали
в силах, не надлежит им областей своих детям делить, но отдавать
престол по себе одному сыну старшему со всем владением. Меньшим
хотя давать для кормления по городу или волости, но оным быть под
властию старшего их брата. А буде у кого сына не останется, тогда
отдать брату старейшему по нем или кто есть старейший по линии в
роде его, что Руская земля в силе не умалялась. Вы бо ведаете довольно,
когда немного князей в Руси было и старейшего единаго слушали, тогда
все окрестные их боялись и почитали, не смея нападать на пределы
Руские, как то ныне видим. И если вам нраво съехаться на совет к Киеву
или где пристойно, чтоб о сем внятнее разсудить и устав твердый
учинить, то прошу в том согласиться и всем обвестить.
Князи, видя сие Романово представление, некоторые хотя не хотели
такового устава принять, но, бояся Романа прогневать, обесчались в
Киеву съехаться, но не поехали, извиняясь разными невозможностями.
А Всеволод, великий князь бояс старейшинство иному дать ни сам хотя
в киеве быть, отказав Роману, сказав, что "того издревле не было и я
не хочу преступать обычая древняго, но быть так, как было при отцах и
дедах наших".
Роман, получа сей ответ, оскорбился велми и, оставя в Киеве паки Игоря
Ярославича, сам возвратися в Галич.>>

Таков текст, из которого стал известен проект Романа Мстиславича. Сама фигура этого князя, сильно мифологизированная у польских хронистов XVI века, а благодаря и знакомству с ними, и у самого Татищева и в последующей российской и украинской историографиях, похоже, провоцировала доверие к его "западным" вкусам в политике."

К о м м е н т а р и й. Итак, мы можем видеть, с одной стороны, "Историю" Татищева и его "Романов проект", а с другой стороны, безвестного Автора поэмы "Слово о полку Игореве" и его "Злато слово". Напрашивается сопоставительный анализ двух текстов на выявление в них связи в идеологии, терминологии (лексике) и т.п.

Фрагмент 20 (стр.293, 295, 296):
"Странно, что историки не замечали, насколько анахронична вся,
так сказать, технология обсуждения проекта, предложенная Романом.
Галицкий князь в "Истории" Татищева поступает так, как бюрократ
XVIII столетия. (...) Выходит , что Роман подразумевает модель
полицейского государства XVIIII века, естественную для Татищева,
полжизни проведшего за составлением проектов и меморандумов, но
совершенно немыслимую для XII века.
(...) Учёные находили в проекте Романа подтверждение собственным
анахроническим воззрениям. На самом деле, он очевидно, противоречит
всему, что мы знаем о междукняжеских отношениях XIII в.: выборность
киевского князя шестью курфюрстами слишком напоминает систему
Священной Римской империи (и уже одним этим подозрительна, что было
ясно и самому Татищеву), а примогетуры Русь не узнает ещё в течение
долгих столетий.
(...) Мало кто вспоминает (и то лишь пересказывая содержание), что
Татищев сопроводил изложение проекта примечанием (№569). Только
М.С.Грушевский многозначительно намекнул на его значение для
понимания всего текста. Как и во многих других замечаниях, сделанных
мимоходом, историк был совершенно прав. Именно это примечание,
похоже, скрывает в себе ключ к разгадке.
Приведу его полностью:

<<Сие Романово предложение ни в одном манускрипте, которые я в руках
моих имел, не находится, а сообщил мне Хрущев выписанное и сказал,
что выписано в Новеграде из древнего летописца и писано было древним
наречием, которое мы с ним переложили, как здесь. А хотя мне оное
несколько сомнительно было, однак ж видя: 1) слог оного древний,
которого он сам сочинить не мог; 2) что сия форма правления подобна
Немецкой империи, которую никто за лучшую почесть не может, и Хрущев
сам, многие в том пороки довольно разумея, не хвалил, как я довольно его
мнение знал, что он у нас монархию просим предпочитал; 3) число шести
избирателей не безопасно, ибо по три заделяся, ко окончанию привести не
возмогут, разве седьмой в писании проронен, что же в местных наследие
одному старейшему сыну полагал, оное весьма изрядно, но и естли бы сие
тогда утвердилось, то б, конечно, такого великаго вреда от татар не
приключилось >>.

(...) Как и в случае с отрывком Иоакима, Татищев прежде всего шокирует
читателя откровенным признанием в собственных сомнениях и отсутствием
рукописи. Как и в случае с Иакимовской летописью, Татищев предвосхищает
предположение скептика о том, что информатор мог быть и автором текста.
И даже отводит это предположение с помощью одинаковых аргументов:
Хрущов был человеком малосведущим, он не мог бы сочинить "древний слог"
документа (это при том, что в другом месте Татищев отзывался о нём как о
человеке "снискательном о гистории русской" и даже "весьма прилежно"
[о ней] трудившемся. Общая стратегия также идентична - выдвинутые
самим Татищевым сомнения тут же и опровергаются. В результате у читателя
остаётся ощущение вполне удовлетворительного разрешения всех
недоразумений.
(...) Важно, что историк скорректировал главное - источник своих известий.
Если в Миллеровском издании информатором указан А.В.Хрущов, то в
Воронцовском списке значится П.И.Еропкин, чьё имя впоследствии дважды
(что исключает случайность) было заменено."

К о м м е н т а р и й. Татищев, когда писал свою "Историю", держал перед своим внутренним взором образ скептика и вёл с ним незримый разговор. И Татищеву в этом диалоге удалось многое предвосхитить в методах как исторической, так и филологической науки.
Предполагаемый Автор (коллектив единомышленников) "Слова" XVIII в. вполне мог подойти к своей задаче по написанию поэмы "Слово о полку Игореве, используя богатый опыт своего предшественника Татищева.

______________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
...................Из материалов Форумов по "Слову о полку Игореве" .................................

Участник Форума писал(а):
(...) А мне непонятно одно, вот Ваш какой личный резон "Слово" в подделки записать?

Лаврухин:
Я вижу следы Большой Игры, и они ведут меня, и я устремляюсь за ними...

Участник Форума:
Неубедительно. Нормально объясняйте, по-человечески.

Лаврухин:
Для того, чтобы ответить на Ваш вопрос по-человечески, мне необходимо прочитать все книги ТОДРЛ, сборники по XVIII в., а также все книги по "Слову", где необходимо прежде всего просмотреть все материалы по А.И.Мусину-Пушкину и кн.М.М.Щербатову: выявить их связи и взаимные интересы. И ещё поинтересоваться книжной культурой XVIIII в. вживе, возможно ознакомиться с архивами и т.п.
Из всей этой намеченной большой программы я едва сделал первый шаг. Поэтому внятно я Вам ничего сказать не смогу. Впрочем, и внятной критики концепции Зимина в редакции 2006 г. в академической среде я не видел. Так что ситуация сохраняет свой паритет - 50 : 50.

Участник Форума:
Слово написано по-киеворусски. Ближе к украинскому, чем к русскому современному языку. В силу близости украинского и беларусского есть схожесть с беларусским, включая его брянские и смоленские диалекты.
Лаврухин, это не ответ. Вот почему Вам хочется именно такой версии?

Лаврухин:
Все защитники древности "Слова", когда делают свои попытки выстроить версию его написания в XVIII в., или много упрощают ситуацию, либо её категорически оглупляют. Вот я и взялся за непростую (опасную) работу по исправлению их многочисленных ошибок и нелепостей в построении крамольной версии. Я в каком-то смысле в науке о "Слове" выполняю работу за золотаря, раз именитые учёные боятся версию написания "Слова" в XVIII в. представить в наиболее сильном её варианте.

Участник 2 :
Золотари, Александр, работники с высокой квалификацией. Вот сколько раз Вы самостоятельно перевели древнерусское "Слово о полку Игореве", чтобы рассуждать о его достоинствах или недостатках ?

Лаврухин:
Ваш вопрос о переводе "Слова" очень не простой. Отвечая на него прямо, честно скажу: у меня моего собственного поэтического перевода "Слова о полку Игореве" нет, и в ближайшие годы вряд ли он у меня получится. Ведь я не поэт в классическом понимании этого слова.
Ну так что же?
Ведь есть поэтические переводы поэмы у других исследователей, но все они, переводы, основаны на версии написания "Слова" в XII в. Тогда у меня к этим переводам возникает вопрос: всё ли учтено в них из того, что мы можем видеть своими глазами в издании 1800 г.? Ответ: нет.

Так, в издании 1800 г. на стр. 40 в левой колонке ("Древнерусский текст") видим следующие знаки;
"Комонь въ полуночи. Овлуръ (ф) свисну за рекою...".
И все переводчики "Слова" прочитывают здесь только знаки "Овлуръ", а знаки "(ф)" почему-то опускают. Если всё же сделать попытку по прочтению этих знаков, то по смыслу контекста они будут называть имя Флора, т.е. второго, во след Лавру (Ловору-Лаверу-Овлуру), христианского святого - покровителю на Руси лошадей. И всё тут исторично и логично.
И как быть мне и другим заинтересованным читателям дальше со всеми существующими переводами поэмы "Слово о полку Игореве"?

______________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
..............Из материалов Форумов по "Слову о полку Игореве" ....................

а лаврухин писал(а):
Ваш вопрос о переводе "Слова" очень не простой. Отвечая на него прямо, честно скажу: у меня моего собственного поэтического перевода "Слова о полку Игореве" нет, и в ближайшие годы вряд ли он у меня получится. Ведь я не поэт в классическом понимании этого слова.
Ну так что же?

Участник Форума:
Уважаемый Александр, чтобы Вам было понятно моё возмущение, представьте себе, молодого амбициозного "историка" древнерусского искусства, который бы взялся утверждать, что "Оранта Киевская" ЯКОБЫ подделка 18 века. При этом оперировал бы такими понятиями как игра цвета, техника наложения красок, подготовительный этюд и т.п.
А на вопросы: "Вы в этом сами-то разбираетесь? Вы хоть раз в жизни рисовали?"
Он бы ответил: "Сам не рисовал, но так говорят..."

а лаврухин писал(а):
Так, в издании 1800 г. на стр. 40 в левой колонке ("Древнерусский текст") видим следующие знаки;
"Комонь въ полуночи. Овлуръ (ф) свисну за рекою...".
И все переводчики "Слова" прочитывают здесь только знаки "Овлуръ", а знаки "(ф)" почему-то опускают. Если всё же сделать попытку по прочтению этих знаков, то по смыслу контекста они будут называть имя Флора, т.е. второго, во след Лавру (Ловору-Лаверу-Овлуру), христианского святого - покровителю на Руси лошадей. И всё тут исторично и логично.
И как быть мне и другим заинтересованным читателям дальше со всеми существующими переводами поэмы "Слово о полку Игореве"?

Участник Форума:
Вот видите, а если бы ПЕРЕВОДИЛИ сами, то знали бы, что так в первом издании обозначали сноски:

Лаврухин:
В тексте сноски стоит указание на то, что источником информации послужили исторические сочинения Татищева. А кто поручится за надёжность так называемых "татищевских известий"? Ещё князь М.М.Щербатов в XVIII в. уличал труд Татищева во лжи.

Участник Форума:
Дорогой Александр, не стоит уличать в "неточностях" Уважаемых Историков, оставивших Значимый след в науке, сразу после очередного "промаха".
Спокойно взвесьте, оцените в чем была ошибка, а то себя ещё больше "топите". Сравните другие летописи, поймете, что никакой "ошибки", а уж тем более "лжи" у В.Н.Татищева в этой информации НЕТ.

______________________________________________________________________
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
..............Из материалов Форумов по "Слову о полку Игореве" ....................

Участник Форума:
а лаврухин писал(а):
К о м м е н т а р и й. Если "Слово" - это мистификация XVIII в., то возникает естественный вопрос: кто и с какой целью мог эту мистификацию совершить?

А если НЕТ, то подобное занятие называется поиском в черной комнате черной кошки, которой там никогда НЕ было.

Найдите про Овлура в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях. Рассказ В.Н.Татищева не выбивается из этих отрывков, зачем тогда обвинять Уважаемого Историка в том, чего он не совершал. Найдите хоть одного автора многотомного труда, который не сделал в нем ни одной ошибки. Не браковать же из-за ложки "дегтя" бочку "меда".

Лаврухин:
Фраза "Если "Слово" - это мистификация XVIII в., то (...)" - это фигура речи, смысл которой состоит в том, что в отношении "Слова" возможны только два варианта: или оно написано в XII в., или в XVIII в. Третьего не дано. При этом на сей день нет достоверного доказательства правоты ни одного из этих положений. Поэтому, рассуждая, мы поочерёдно можем выбирать, если не первое, то второе, и, если не второе, то первое. Так что по поводу чёрной кошки в чёрной комнате в отношении "Слова" мы на сегодня тоже ничего определённого сказать не можем: или она есть, или её нет. Другое дело с чёрной комнатой; она-то есть точно.

Участник Форума писал(а):
Найдите про Овлура в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях. Рассказ В.Н.Татищева не выбивается из этих отрывков, зачем тогда обвинять Уважаемого Историка в том, чего он не совершал. Найдите хоть одного автора многотомного труда, который не сделал в нем ни одной ошибки. Не браковать же из-за ложки "дегтя" бочку "меда".

Лаврухин:

ИПАТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ (перевод О.Творогова):

Когда же был он у половцев, то нашелся там некий муж, родом половец, по имени Лавр. И пришла тому мысль благая, и сказал он Игорю: «Пойду с тобою в Русь». Игорь же сначала не поверил ему, к тому же лелеял он дерзкую надежду, как это свойственно юности, замышляя бежать в Русь вместе со своими мужами, и говорил: «Я, страшась бесчестия, не бросил тогда дружину свою, и теперь не могу бежать бесславным путем» (...).

(...) И послал Игорь к Лавру конюшего своего, веля передать: «Переезжай на тот берег Тора с конем поводным», ибо решился он бежать с Лавром в Русь. Половцы же в это время напились кумыса. Когда стало смеркаться, пришел конюший и доложил князю своему Игорю, что ждет его Лавр. Встал Игорь в страхе и в смятении, поклонился образу Божьему и кресту честному, говоря: «Господи, в сердцах читающий! О, если бы ты спас меня, Владыка, недостойного!» И, взяв с собой крест и икону, поднял стену шатра и вылез из него, а стражи тем временем забавлялись и веселились, думая, что князь спит. Он же, подойдя к реке, перебрался на другой берег, сел на коня, и так поехали они с Лавром через вежи.

ЛАВРЕНТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ (перевод О.Творогова):

Вскоре бежал Игорь от половцев — ибо Господь не оставит праведника в руках грешников: взирает Господь на тех, кто боится его, и прислушивается к молитвам их! Гнались за ним и не догнали; как Саул преследовал Давида, но Бог избавил того, так и Игоря Бог избавил от рук поганых половцев. А остальных держали строго и сторожили, угрожая цепями и муками.

К о м м е н т а р и й. В ссылке (ф) на стр. 40 А.И.Мусин-Пушкин приводит свидетельство из "Истории" Татищева о том, что у Лавора (Лавера-Овлура-Лавра) матерью была РУССКАЯ женщина. Такого сообщения НЕТ ни в Ипатьевской, ни, тем более, в Лаврентьевской летописи, которая не знает даже самого Лавора (Лавера-Овлура-Лавра). Вывод напрашивается сам собой: или, или, т.е. кто-то нафантазировал. Таким образом, весь рассказ про Лавора (Лавера-Овлура-Лавра) может оказаться позднейшей выдумкой летописца середины XV-го века, не говоря уже про русскую мать половца Лавора(Лавера-Овлура-Лавра).

Участник Форума:
а лаврухин писал(а):
Фраза "Если "Слово" - это мистификация XVIII в., то (...)" - это фигура речи, смысл которой состоит в том, что в отношении "Слова" возможны только два варианта: или оно написано в XII в., или в XVIII в. Третьего не дано...

Отчего ж нет третьего варианта? Например, corvin убежден в создании СПИ в 14 веке. С конца 12-го по конец 18-го можно любую дату надумать, были бы аргументы весомые, коих от Вас и добиваюсь.

Татищев помимо основных источников работал с массой второстепенных, например, известие о жене ясыни убиенного Андрея Боголюбского взял из "Манускрипта Еропкина". Обычно он помечает расширенные замечания. Посмотрите это место непременно в 2-х изданиях, они у него сильно разнятся.

«Князь имея уже слуг готовых, велел немедленно убийцев главных взять, а потом Княгиню привести перед суд, где яко дело известное недолго испытав, осудили всех на смерть, по которому Михалко велел перво Кучковых и Анбала повеся расстрелять, потом другим 15 головы секли, последи княгиню Андрееву, зашив в короб, с камением в озеро пустили, и все тела прочих за нею побросали. От того времени оное озеро прозвалось Поганое…(Прим. 520.)

Прим. 520. Княгиня Андреева, сия была вторая Ясыня, но когда первая умерла, и когда с сею он женился, того историки не показали. О казни ея во многих пропущено, а в некоторых Степенных разно описано: некоторые при первом Михайла приходе, другие при Всеволоде казнь сию положили, но я точно из манускрипта Еропкина взяв, яко обстоятельнейшее внес»
------
Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен, СПб., 1774, Кн.3, С.216-217, 495.

Участник Форума:
а лаврухин писал(а):
Фраза "Если "Слово" - это мистификация XVIII в., то (...)" - это фигура речи, смысл которой состоит в том, что в отношении "Слова" возможны только два варианта: или оно написано в XII в., или в XVIII в. Третьего не дано...

Отчего ж нет третьего варианта? Например, corvin убежден в создании СПИ в 14 веке. С конца 12-го по конец 18-го можно любую дату надумать, были бы аргументы весомые, коих от Вас и добиваюсь.

Лаврухин:
Версия написания "Слова" в XVIII в. спорит только с версией его написания в XII в. С позиции именно этой версии (XII в.) могут быть самые серьёзные возражения против версси XVIII в.
Версия написания "Слова" в XIV в.(или каком-либо другом) может оспаривать своё первенство только у версии XII в. И здесь очень интересно следующее. Аргументация в пользу написания "Слова" в XIV и других веках в конечном итоге работает на версию написания "Слова" в XVIII в. Так что мнение corvin - это мнение скорее союзника, нежели соперника.
В отношении моих аргументов (научных) в пользу версии написания "Слова" в XVIII в. могу на сей день сказать следующее: я опираюсь на мнение А.А.Зализняка, который всё же допускает ту возможность (исчезающе малая вероятность не есть "ноль"), что "Слово" могло быть написано именно в XVIII в.

Участник Форума писал (а):
а лаврухин писал(а):
К о м м е н т а р и й. В ссылке (ф) на стр. 40 А.И.Мусин-Пушкин приводит свидетельство из "Истории" Татищева о том, что у Лавора (Лавера-Овлура-Лавра) матерью была РУССКАЯ женщина. Такого сообщения НЕТ ни в Ипатьевской, ни, тем более, в Лаврентьевской летописи, которая не знает даже самого Лавора (Лавера-Овлура-Лавра). Вывод напрашивается сам собой: или, или, т.е. кто-то нафантазировал. Таким образом, весь рассказ про Лавора (Лавера-Овлура-Лавра) может оказаться позднейшей выдумкой летописца середины XV-го века, не говоря уже про русскую мать половца Лавора(Лавера-Овлура-Лавра).


Татищев помимо основных источников работал с массой второстепенных, например, известие о жене ясыни убиенного Андрея Боголюбского взял из "Манускрипта Еропкина". Обычно он помечает расширенные замечания. Посмотрите это место непременно в 2-х изданиях, они у него сильно разнятся(....).

Лаврухин:
Уникальные "татищевские известия" в академической науке, начиная с кн. М.М.Щербатова, имеют вот уже более чем двухвековую традицию по критическому к себе отношению. И я склоняюсь к подобному - критическому.

!5 мая - День рождения Михаила Афанасьевича Булгакова.

Вехи жизни и творчества М.А.Булгакова стали для меня неотъемлемой частью моей творческой судьбы. Это и первый опыт иллюстраций к произведениям мировой художественной литературы, это и первое публичное выступление с показом собственных рисунков ("Нехорошая квартира", 1998), это и первая телевизионная съёмка о моём творческом методе (Дом М.А.Булгакова, 2005), это и использование литературного наследия писателя в качестве орудия сопротивления попыткам силовиков учинить мне и моей матери коварную расправу.

А весною 2011 г. мне в руки попались совершенно случайно два тома исследования творчества М.А.Булгакова в качестве фельетониста. Для меня содержание этой книги послужило толчком к вхождению в тему: "Булгоков - Сталин - Троцкий: писатель, драматург, режиссёр, политик, актёр". Её я хочу повести в сопряжении с темою <<"Слово о полку Игореве" и XVIIII в.>> и с выходом на злободневную тему современности.



__________________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""

________________________________________________________
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Алексей Толочко. "История Российская" Василия Татищева.

Фрагмент 21 (стр.299-301):
"В течение двухсот лет историкам была известна только вторая
редакция "Истории", обнаруженная Миллером. Соответственно, все
свои выводы они вынужденно основывали на этой наиболее поздней
стадии работы Татищева. Преимущественно её исследователи склонны
цитировать и сегодня. В то же время исследовательские возможности
существенно расширены благодаря доступности текста первой
редакции (по Академическому списку), опубликованному в четвёртом
томе первого издания. Это именно та редакция которую Татищев
подготовил "в древнем наречии", как он называл свой несколько
макоронический стиль. В тексте первой редакции также находим
конституционный проект Романа Мстиславовича, и здесь он подан в
"древнем слоге", то есть, надо думать представляет тот "оригинал",
что был передан историку или Еропкиным, или же Хрущёвым.
Вот этот текст:

<<Седя же Роман в Киеве, нача годати со князи и дружиново о
устрое Руские земли, И уложивше, посла ко Всеволоду в
Володимерь и всем местным князем обестити, иж Рюрика крестнаго
деля преступления сверг со Киева, реки има тако:
"Се, братие, весте, оже Киев есть старейший стол в Рустей земли
и достоит на нем кнчжети старейшему и смыленнейшему во всей
братии, абы могл управити добре и землю Рускую всюду обороняти
и содержати поряд по братии, да не преобидит един другого и не
наскакует на чужу волость. А её ныне видим, иже се не тако деет,
наскакуют молодшие и не умина, не могуще не толе землю уряжати
и во братии ряд полагати, они сами себе обороняти. Ото ж востаёт
рать межи братиии, ведут поганых и губят землю Рускую и паче
котору во братии воздвижут. Сего дела Рюрик явися неправ,
и свергох его, абы покой устроил в земли Руской, доколе вси братии,
погадав о устрое, как бы ти уложить, и пытаю вы, како пригадаете.
Яз же вам так молвлю ач хосчете, да егде князя в Киеве Бог поимет,
сошедшеся во Киев местные князи, владимирский, и черниговский,
и галицкий, и смоленский, и полоцкий, и рязанский, и погадав,
изберут старейшего и годнейшего мужа себе и утвердят крестным
целованием, яко в иных умных землях творитися, младшие князи не
треба, а послушают своих старейших. И егда князь великий в Рускую
землю на киевский стол изберется, имат старейшаго он сыга оставити
на своей отчине, а молодшим поделить або тамо, або в Рустей земли
волости от Горыня и за Днепр, елико городов испокон потягло ко Киеву.
А егда кто от братии воздвижет котору и наскочит на чужу волость, он
да посудит с местными князи и омирит. А егда на кого приидут ратии
половци, или угре, или ляхи, или ин народ, и сам той князь оборонитися
не может, ино князь великий снесшися со братиею, местными князи, и
послют помощь от всея Руския земли, елико требе. А иж бы местные
князи не малились, не годно волости сыном делити, но отдавати стол по
себе единому старейшему со всею волостию. Меньшим же ач дати на
прокорм по городу, або по селу. И сии могут ходити под рукою
старейшаго си брата. Нет ли ему сына, ото ж дати брату роженому. Нет
ли брата роднаго, ино дати старейему его рода, абы руская сила не
малилась. Вместе во добре, егда немноги князи в Рустей земли были и
старейшаго послушали, тогда ви окрестии бояхуся и чтяху и не смеяху
ратовати, яко ныне зрим. И ач вам любо, снидитися ко Киеву , погадав,
положим ряд.
Князи же, видевше ее, ови ач не хотяху, но не смеяху Роману сердца
вередити, прирекоша ехати ко Киеву и не ехаша. А Всеволод, бояся сам
старейшинство иному дати, ни сам хотя в просто Руси жити, отрече
Романови, глаголя: "Се, брате и сыну, испокон тако не бысть. И яз не
могу преступати, но хочу тако быти, яко бысть при отцех и дедах наших".
Роман же, слышав се, оскорбися вельми, иде Галичу.>>

Оказывается, вопреки бытующему мнению, этот оригинал Романова
проекта вовсе не утрачен бесследно и вполне доступен для
исследования. Он позволяет сделать немало любопытных наблюдений.
Во-первых, очевидно, что речь идёт, не о старом летописном тексте.
Это стилизация под летопись, местами весьма неудачная.
Стоит обратить внимание на характерные для Татищева обороты и
слова (ач, иж, погадати об устрое; уложить) незафиксированные
словарями слова, синтаксис и обороты речи XVIIII века, да и откровенные
ошибки, как, например, сравнительная степень от "паче" - "пачее"].
Во-вторых, сравнение текста первой редакции с переврдом (выполненным
для второй редакции) убеждает, насколько авторским считал этот текст
сам Татищев и до какой степени находил возможным в него вмешиваться.
Во второй редакции (переводе) Татищев дописал целую интродукцию к
документу, и вместо лаконичного "седя же Роман в Киеве" читаем : "Как
скоро Рюрик с женою и дочерью были пострижены, а сыновья под стражу
взяты, въехал Роман в Киев с великою честью и Славою". (...)
Наряду с этими редакционными правками сравнение первой и второй
редакций демонстрирует, что Татищев изменял и существенные моменты
самого документа. Так, в "древнем наречии" Роман посылает посольство
к Всеволоду Юрьевичу во Владимир (...), тогда как во второй редакции
посольство отправляется в Суздаль (...)".

К о м м е н т а р и й. Как известно, Екатерининская рукопись "Слова о полку Игореве", была якобы обнаружена (и тут же опубликована) в 1864 г. историком литературы П.П.Пекарским. В тексте этой рукописи по сравнению с текстом "Слова" первого издания 1800 г. засвидетельствовано отсутствие целого предложения. Выходит, что для издания 1800 г. поэма была дописана. Спрашивается, кем дописана? - издателями поэмы или самим безвестным Автором XVIII в.?
Итак, мы имеем: две редакции "Романова проекта", анализ отличия которых приводит нас к выводу, что Автор "Раманова проекта" жил и творил в XVIII в.
Аналогично "Романову проекту" мы имеем две редакции "Слова о полку Игореве": Екатерининскую рукопись и издание 1800 г. По мнению многих учёных, оба текста восходят к одному протографу - рукописи XVI-го века. Обнаруженные принципиальные различия обоих текстов ставят исследователя перед дилеммой: либо признать, как и в случае с "Романовым проектом", текст "Слова" мистификацией XVIII в., либо оставаться на позициях древнего происхождения "Слова" и пытаться искать правдоподобные объяснения в существовании отличий двух текстов поэмы.

Фрагмент 22 (стр.302-303):
"Вывод, который следует из этих наблюдений: Татищев обращался с
текстом Романова проекта - текстом предположительно вставным - в
характерной для него редакторской манере, не проводя различия
между ним и собственными текстами.
Можно, однако, задуматься, действительно ли текст в "древнем
наречии" был "оригиналом" Романова проекта. То есть, он действительно
мог быть первым текстом, записанным Татищевым. Но он был явным
"переводом" того проекта, который Татищев составлял в голове и,
конечно же, на современном ему самому языке. Излагая мысль
"древним наречием", Татищев утрачивал точность фраз. Перевод был
попыткой вернуть изначальную точность. Коль скоро так, то становится
понятным направленность редакторских вмешательств Татищева - он
стремился вернуть тексту ясность и отчётливость оригинального
замысла. Таким образом, второй вариант был не только обратным
переводом проекта, но и попыткой уточнить формулировки и идеи, по
необходимости расплывчато или неясно переданные на "древнем наречии".
Так в перевод попадают слова и обороты бюрократического обихода,
гораздо точнее передающие ту связанную с культурой делопроизводства
XVIII века структуру обсуждения проекта, которую изначально предлагал
Роман.
К тексту Романовского проекта в первой редакции Татищев также
присовокупил примечание (здесь оно под №429), которое впоследствии
существенно подправил для второй редакции. Вот этот текст:

<<Сие Романово предложение ни в одном манускрипте, которые я в руках
имел, не находится, а сообчил мне Еропкин выписанное и сказал, [что]
выписано в Новегороде из древнего летописца (...). Что же в местных
наследие одному старейшему сыну полагал, оное весьма изрядно, и если
бы сие тогда утвердили, то б, конечно, такого великаго вреда от татар не
приключилось.>>

Как видим, в первой редакции информатором без колебаний назван
Еропкин. Отсутствует указание на "древнее наречие" новгородского
летописца и весьма важное припоминание о совместном переводе отрывка
на современный язык.Отсутствуют также и заверения в том, что
информатор Татищева всем формам правления предпочитал монархию.
Еропкин просто не любил немецкие порядки."

К о м м е н т а р и й. Интересно сопоставить текст графа А.И.Мусина-Пушкинна из "Предисловия" к изданию "Слова" 1800 г. с фразами Татищева "древнее наречие", "древний летописец" и др. У Мусина-Пушкина находим: "Подлинная рукопись", "по своему почерку весьма древняя", "через старания свои и прозьбы къ знающимъ достаточно Российский языкъ дводилъ чрезъ несколько летъ приложенный переводъ до желанной ясности". Как видно, между двумя текстами в отдельных выражениях наблюдаются смысловые переклички-скрепы.
В о п р о с: мог ли граф А.И.Мусин-Пушкин познакомиться с архивным списком "Истории" В.Н.Татищева в её первой редакции до времени 1795 г.(самый поздний срок написания Екатерининской рукописи "Слова")?

Фрагмент 23 (стр.304):
"Когда вообще текст"оригинала" конституционного проекта Романа
Мстиславича попал (илимог попасть) в руки Татищеву? Если верить
историку (в обоих вариантах примечания), то верхнюю черту
установить нетрудно. И советник Экипажной конторы А.Ф.Хрущев,
и придворный архитектор П.М.Еропкин были замешены в деле
А.П.Волынского и вместе с ним казнены. Следовательно, Татищев
должен был получить текст от одного из нихпо крайней мере до 1740
года. Ещё точнее, это могло бы случиться во время пребывания
Татищева в Петербурге в 1739 году, когда он привёз первый вариант
"Истории" и оживлённо обсуждал её, в том числе и с членами кружка
Волынского. Эта дата, как увидим, - ещё одна, вожможно, важнейшая
улика против Татищева."

К о м м е н т а р и й. Кабинет-министр А.П.Волынский (считал себя по рождению представителем Дома Рюриковичей) вознамерился сесть на Московский трон, т.е. стать верховным правителем Российского государства, свергнув династию Романовых. В его политический кружок входил также и граф Платон Иванович Мусин-Пушкин, дальний родственник первоиздателю "Слова о полку Игореве" гр. А.И.Мусину-Пушкину. По раскрытию заговора в 1740 г. все члены кружка были жестоко казнены, а вот П.И.Мусин-Пушкин остался в живых. Ему только урезали язык, лишили всего имущества (два дома в Петербурге, коллекции картин, книг, монет) и сослали в северные земли.
Как видно, наметилась историческая параллель. Если к 1740 году была политическая (идеологическая) связь Волынского (из Рюриковичей) и П.И.Мусина-Пушкина, то в 1780-х такая связь обнаруживает себя между кн.М.М.Щербатовым (из Рюриковичей) и А.И.Мусиным-Пушкиным. По известиям некоторых историков, кн.М.М.Щербатов был причастен к организации дворцового переворота против Екатерины II с участием 100 офицеров гвардии в 1772 г. по случаю достижения великим кн. Павлом своего совершеннолетия. Заговор был раскрыт, но Екатерина II не стала казнить заговорщиков.

Фрагмент 24 (стр.308-309):
"(...) и Еропкина, и Хрущова др определённого времени не
особенно удобно упоминать в качестве сотрудников, быть может,
даже опасно. Но дело всё в том, что царствование Анны Иоановны
закончилось в том же 1740 году. В царствование Елизаветы
Петровны, не питавшей, как известно, особенно тёплых чувств
к предшественнице, политических врагов предыдущего правления
можно было уже упоминать без опаски. Что, собственно говоря,
и делает Татищев, указывая обоих, - Еропкина и Хрущова - в главе
об использованных рукописях. Таким образом, не было нужды
сохранять инкогнито информатора непременно до 1746 года. Документ,
найденный и сообщённый Еропкиным, становился "благожелательным"
буквально сразу же после получения его Татищевым. Ещё меньше
смысла в замене Еропкина Хрущовым в 1750 году.
Однако само присутствие этих имён в контексте Романового проекта -
довольно важный след. Хорошо известно, что Татищев и сам
симпатизировал "конфидентам" Волынского, был вхож и принят в их
кругу, и не был арестован вместе с ними только потому, что уже
сидел в Петропавловской крепости по обвинению в злоупотреблениях
в Оренбургской комиссии. Приехав в Петербург в 1739 году, именно
в окружении Волынского (в том числе со стороны Еропкина и Хрущова),
Татищев получил интеллектуальную поддержку и содействие".

К о м м е н т а р и й. Татищев был среди заговорщиков (государственных преступников!) и остался живым под предлогом того, что кому-то чинил "зло" сверх положенного. Это объяснение очень похоже на маневр для отвода общественного обвинения в предательстве Волынского со товарищи..
В своих мемуарах Л.Д.Троцкий не раз оговаривается, что перед приездом в Россию вскоре после Февральской революци 1917 г. он "сидел" в канадской тюрьме. В о п р о с: что этой мнимой "отсидкой" так силился скрыть главный идеолог так называемой "Перманентной революции"?

Фрагмент 25 (стр.309):
"Можно предположить, что именно эти люди научили Татищева
одной важной вещи: специфическому способу чтения исторических
сочинений как своего рода скрытых политических памфлетов,
содержащих намёки на современные события. На вечерах у
Волынского Татищев читал главы из "Истории" и, по словам
Д.А.Крсакова ["Из жизни русских деятелей XVIII в. Казань, 1891,
с.324] это чтение "возбуждало в горячих головах Волынского и его
собеседников массу вопросов и аналогий современных событий"
Видимо, речь идет об установившемся правиле, кружок даже
выработал специальные приёмы чтения, когда из книг
преимущественно вычитывались преценденты для современности.
Сам Волынский на "конфиденциях" любил говорить о нынешних
состоянии Российского государства, проводя параллели между
современными событиями и случаями из прошлого. Подобным же
образам, например, читали и принесённого Еропкиным Юста Липсия,
о комментариях которого на Тацита Волынский отозвался так:
"Книга не для чтения в нынешнее время!"
Можно даже (хотя и с меньшей долей уверенности) предполагать,
что проект Романа как-то идеологически связан с атмосферой
"конфиденций" (...)."

К о м м е н т а р и й. Как видно, к XVIII в. в России в лице Волынского и его кружка уже хорошо усвоили литературный опыт Западной Европы по созданию скрытых политических памфлетов.
К 1790 г. в Петербугре в доме А.И.Мусина-Пушкина, что на Мойке, сложился другой литературно-исторический кружок, из недр которого вышло "Слово о полку Игореве". В версии написания "Слова" в XVIII в. веке я и усматриваю в его тексте, по аналогии к литературной деятельностью кружка Волынского, своего рода политический памфлет, острие которого направлено на правящий Дом Романовых.

Фрагмент 26 (стр.325-326-327):
"На Татищева и его видение Романа чрезвычайное впечатление
произвела "Хроника" Мацея Стрыйковского, которую переводили
специально для историка. А у Стрыйковского Роман - фигура
общерусского. Уже в 1198 году как <<na ten czas w Rusi
mocniejszy>> Роман у Стрыйковского не только самый
могущественный русский князь, не только <<monarcha wszystitj
Rusi>>, он неслыханный тиран, победитель половцев, жестокий
покоритель Литвы, о котором будут ходить поговорки в
веках (...).
(...) Выше отмечено, что Татищев в своих суждениях основывался
на образе Романа, созданного польскими историками XVI века. Но
всё дело в том, что образ Романа, постепенно формирующийся в
"научной" историографии XIX века (и унаследованный историографией
современной), сам зависит от тех же источников, а в немалой
степени - и от Татищева. Российская историография ведёт свою
непрерывную генеалогию именно от татищевского труда (...).
(...) Здесь мы подходим к довольно важной проблеме. Так уж невинна
дурная привычка прибегать к известиям Татищева всякий раз, когда
другие средства исчерпаны? (...)"

К о м м е н т а р и й. Жизнь и деятельность польского историка Мацея Стрыйковского (и других) приходилось на конец правления первого царя Московского государства Iоана Грозного. С его гибелью и гибелью правящей династии Рюриковичей связано возвышение рода Романовых - будущих правителей на Москве. Странное совпадение: с одной стороны, "Роман Мстичлавович" католических историков и, с другой, "Дом Романовых", за спиной которого стоял католический Рим. Возникает вопрос, а не являются ли "Истории" польских историков-католиков конца эпохи правления Дома Рюриковичей провозглашением намерений Ватикана по посажению династии Романовых на трон Московский?
А "дурная привычка" историков времени правления Дома Романовых прибегать к известиям Татищева может оказаться вечным усмешкой над историей России в том самом смысле, что они (русские историки) поют осану Роману Мстиславичу - идеологической фальшивке, внедрённой в сознание Русской цивилизации со стороны враждебных России сил Запада.

Фрагмент 27 (стр.329-330):
"Одной из замечательных особенностей "Истории", ставящей её
выше любой иной летописи, считается серия портретов киевских
(и не только) князей XII в. В этом отношении "История" не имеет
параллелей. Ни в одной другой древней летописи (да и летописи
вообще) мы не найдём такой исключительной по полноте и
богатству галереи словесных "изображений", сопровождаемых к
тому же весьма детальными нравственными характеристиками
князей и резюме их правлений. Почти единогласно исследователи
сходятся на том, что все они не вымышлены Татищевым, но
дословно (и в первой, и во второй редакциях) заимствованы из
одной (или нескольких) летописей, которыми располагал
историк.
(...) Подобная исключительность, удивительное соответствие
предположительно раннесредневекового текста ожиданиям и
вкусам современного читателя должны были вызывать не энтузиазм,
но особенную настороженность и скепсис. Как и со многими другими
текстами Татищева, случилось наоборот. Причину очень ёмко выразил
Б.А.Рыбаков <<Вместо безликих фигур [князей - А.Т.],
различающихся лишь своими поступками и словами, вложенными
в их уста, мы получаем целую галерею живых образов с
индивидуальными чертами>>. Иными словами, портреты интересны
как раз своей "несредневековостью", теми характеристиками,
которые человек новейшей эпохи привык ожидать от всякого
вообще литературного текста: индивидуальностью, живостью,
неклишированностью. В портретах привлекает "реализм".

К о м м е н т а р и й. В тексте "Слова о полку Игореве" мы также можем видеть нечто такое, что никак не может входить без особой на то оговорки (в порядке исключения!) в систему жанров древнерусской литературы.

П р и л о ж е н и е. Энциклопедия "Слова о полку Игореве" (СПб., 19995, т.2, стр.173-181):

ЖАНР «СЛОВА». Понятие Ж. как рода произведений, отличающихся определенными сюжетными и стилистич. признаками, появилось сравнительно поздно, однако попытки жанрового определения С. относятся к периоду первого знакомства с ним и подготовки его Перв. изд. М. М. Херасков в поэме «Владимир» назвал С. песнью («Так Игорева песнь изображает нам...». См.: Херасков М. Творения. М., 1797. Ч. 2. С. 301), песнью назвал С. и Н. М. Карамзин в своем сообщении о С. в ж. «Spectateur du Nord». Песнью называли С. В. Т. Нарежный (1798), А. Х. Востоков (1806) и т. д. Под этим термином понимали произведение не только стихотв., но и певшееся под аккомпанемент гуслей.

(...) Впервые вопрос о Ж. С. был поставлен прямо и четко в работах И. П. Еремина, высказавшего в 1950 предположение, что С. — произведение ораторское и принадлежит к типу полит. торжеств. красноречия. Еремин не только сослался на мн. ораторские приемы автора С., но попытался вникнуть и в определения Ж., данные самим автором С., такие как «слово» и «песнь», впервые проанализировав значение этого последнего слова как термина ораторского искусства. К точке зрения Еремина присоединился и Л. А. Дмитриев (см.: «Слово о полку Игореве» — величайший памятник мировой культуры // Слово — 1952. С. 30—31; Важнейшие проблемы исследования «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1964. Т. 20. С. 134—135).

(...) С нашей точки зрения, вопрос о Ж. С. связан с общим развитием древнерус. лит-ры. Обращает на себя внимание жанровая одинокость С. Ни одна из гипотез, как бы она ни казалась убедительной, не привела полных аналогий Ж. С. Если оно светское ораторское произведение XII в., то др. светских ораторских произведений XII в. пока еще не обнаружено. Если С. — былина XII в., то и былин от этого времени до нас не дошло. Если это воинская повесть, то такого рода воинских повестей мы также не знаем.

(...) С. — это книжное произведение, возникшее на основе устного. В нем органически слиты фольклорные элементы с книжными. Характерно при этом следующее. Больше всего книжные элементы сказываются в начале памятника. Как будто бы автор, начав писать, не мог еще освободиться от способов и приемов лит-ры. Он недостаточно еще оторвался от письм. традиции. Но по мере того как он писал, он все более и более увлекался уст. формой. С середины он уже не пишет, а как бы записывает некое уст. произведение. Последние части С., особенно Плач Ярославны, почти лишены книжных элементов.

(...) Было ли книжное по своей судьбе С. единственным произведением, столь близким к нар. поэзии, в частности к двум ее видам: к «плачам» и «славам»? До нас не дошло ни одного произведения, которое хотя бы отчасти напоминало С. по своей близости нар. поэзии. Мы можем найти отдельные аналогии С. в деталях, но не в целом. Только после С. мы найдем в рус. лит-ре несколько произведений, в которых встретимся с тем же сочетанием плача и славы, с тем же дружинным духом, с тем же воинским характером, которые позволяют объединить их со С. по жанровым признакам: «Похвалу Роману Мстиславичу Галицкому», читающуюся в Ипат. лет. под 1201, «Слово о погибели Русской земли» и «Похвалу роду рязанских князей», дошедшую до нас в составе повестей о Николе Заразском. Все эти три произведения обращены к прошлому, что составляет в них основу для сочетания плача и похвалы. Каждое из них сочетает книжное начало с духом нар. поэзии «плачей» и «слав». Каждое из них тесно связано с дружинной средой и дружинным духом воинской чести.

(...) При определении Ж. С. следует учитывать его церемониальность. Древняя рус. лит-ра, особенно в этот период, в XI—XIII вв., не знала произведений, предназнач. только для одиночного читателя. Она всегда была рассчитана на обряд, на чтение в тот или иной момент богослужения, бытового случая — на чтение вслух, для всех или многих. Несомненно, что и С. должно было для чего-то предназначаться: не исключена возможность, что это было ораторское произведение, предназнач. для какого-то светского церемониала, как это думал Еремин, но вероятнее, как об этом мы уже говорили, это были плач и слава, также имевшие точное обрядовое назначение (...).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Д.С.Лихачёв.

П р и м е ч а н и е. В версии написания "Слова" в XVIII в. текст "Слова о погибели Русской земли" и текст Ипатьевской летописи считаются источниками текста Игоревой песни.